Опасный менуэт

"Княжнам было лет по тринадцать-четырнадцать. Черты их лиц были небесны, но с совершенно различными выражениями. Особенно поразителен был цвет их лиц, настолько тонкий и деликатный, что можно было подумать, что они питались амброзией. Старшая, Александра, обладала греческим типом красоты, она очень походила на брата Александра, но личико младшей, Елены, отличалось несравненно большей тонкостью. Я сгруппировала их вместе, рассматривающими портрет императрицы, который они держали в руках. Их костюм был греческим, но очень скромным. Поэтому я была очень удивлена, когда фаворит императрицы Зубов передал, что Ея Величество была скандализована манерой, в которой я одела великих княжон в моей картине. Я настолько поверила этой сплетне, что поторопилась заменить туники платьями, которые обычно носили княжны, и закрыла их руки скучными длинными рукавами".

Мария Федоровна, похоже, была разочарована, она шепнула что-то мужу, выражение его лица стало кислым, он сухо заметил:

— Ранее портрет был лучше… С вами сыграли дурную шутку.

Если вы думаете, что тут-то и вышел наш герой из-за двери, то ошибаетесь. Напротив, Михаил спрятался так, чтобы его не было видно.

А Элизабет прикусила губу. Ей вспомнилось, как императрица резко обошлась с невесткой, женой Александра, появившейся на балу в костюме-тунике, который сочинила ей Элизабет. Может быть, императрице просто не нравилось то, что напротив ее дворца каждое воскресенье собирается толпа людей и немало знакомцев уже стали поклонниками Виже-Лебрен. Это лишь раззадоривало парижанку, и она еще настойчивее жаждала добиться заказа на портрет Екатерины II.

Проводив высоких гостей, Элизабет с расстроенным лицом удалилась с выставки. Шла она так стремительно, что Михаил еле успел отскочить, на него пахнуло ее духами. А он остался стоять столбом у дверей, охваченный смутным беспокойством. Живопись ее ему понравилась, кажется, она стала писать еще лучше и сама ничуть не изменилась, — та же легкая походка, радостный облик. Неужели он вновь окажется в ее власти?

Из задумчивого состояния нашего героя вывел чей-то голос:

— Ба! Кого я вижу! Уж не вы ли это, старый знакомец?

Перед ним стоял Львов, та же юношеская стройность, та же бодрость и тот же умный, горячий взгляд.

— Николай Александрович!

— Сто лет — сто зим! Где ты пропадал, блудный сын? Как славно, что мы встретились. Пойдем, я покажу тебе эту парижанку.

"Какая удача! — подумал Михаил. — Послушать Львова, узнать, как он относится к художнице, да и просто еще раз взглянуть на ее портреты!"

— Вы расскажете мне про свои странствия, вы придете ко мне, мы будем говорить, а теперь… — Он приглашающим жестом пропустил Михаила вперед.

Впрочем, Львов был явно чем-то расстроен. Он рассеянно оглядывался вокруг, извинился, поскучнел и простился. Всегда неожиданный, он так же внезапно появлялся, как и исчезал — не уследишь за быстрокрылым Фебом!

Остаток того дня Михаил провел в прогулке по Васильевскому острову. Миновал дом, в котором жил в юношеские годы, побывал в Академии художеств. Необходимо было купить какую-нибудь одежду, Элиза не должна его видеть в таком одеянии. На Невском проспекте были открыты двери всех магазинов, и вышел оттуда Михаил в камзоле бордового цвета, белых чулках и белом шарфе. Ночевать он устроился в гостинице при храме Преображения.

А на другой день Михаил и Элиза встретились, можно сказать, столкнулись нос к носу на Мойке.

— Пардон, мадам! — пробормотал он.

— Месье? — живо откликнулась она и остановилась. — Бог мой, кого я вижу? Неужели это Мишель?.. Мон амур?

Губы его непроизвольно растянулись в улыбке, синие глаза блеснули ярким светом, но он не мог произнести ни слова.

— Ты что, все тот же упрямый мул? Зато как возмужал, какой красавец!.. Что это у тебя, коса, парик? Их уже никто не носит.

— Нет, просто длинные волосы, — смутился он.

— Ты даже не можешь поцеловать мне руку? — кокетливо заметила Элизабет.

Он прикоснулся к кончикам ее пальцев.

— Какая встреча! Сколько воспоминаний! Где мы этим займемся? Знаешь что, мы пойдем сейчас же в мой дом, это рядом, и будем говорить, говорить!

Дверь открыл молодой человек русской наружности.

— Мой помощник Петр, — представила его мадам. — Сядем вон там. — Она указала на кресла возле овального стола.

И начался разговор, похожий на полет стрекоз.

— Бог мой! Как славно все начиналось, а потом… Что мы пережили! Я никогда не прощу того, что ты мне изменил! Куда ты пропал в этом противном Неаполе?

Михаил отвечал что-то невразумительное, незаметно рассматривая ее лицо. Сколько мелких морщин, какая горькая складка возле губ, но та же трогательная беззащитность, покорявшая его.

Заговорили о России, как ей понравилось здесь?

— О, Россия! Это лучшее время моей жизни. Я в восторге от Петербурга, какая тут зима, какие санки! Что же ты молчишь?

Что-то удерживало его от признаний о Псково-Печорской обители. Он рассказал, что зарабатывает на жизнь лепкой, потолочными росписями.

— А еще я иногда пишу портреты бедных людей.

— Почему бедных? Они же не могут платить! — удивилась она.