Опасный менуэт

На обратном пути зато случилась радость. В Торжке императрица с помощью серебряного молоточка и лопатки заложила камень в основание церкви в честь Бориса и Глеба. План Львова, влюбленного в Торжок, удался. Угодливости в поведении его с императрицей — ни на грош. Но выражений типа: удостоила меня своим разговором несколько слов, — сколько угодно. Когда-то делал он барельефы для здания Сената, всесильный Вяземский заметил: "Что это, батюшка, истина у тебя представлена в бесстыжем виде?" Львов не растерялся: "В Сенате голая правда бывает ли? Бесстыжей истине тут не по себе, так надобно прикрыть".

В кружке Державина — Львова, конечно, обсуждали французские события. А следы их виднелись всюду. Зайдя как-то к Безбородко, Львов заметил, сколько новых картин, скульптур, драгоценностей прибавилось во дворце — Гвидо Рени, Тициан, Андреа дель Сарто…

— Все это — от французских эмигрантов, аристократов, — отвечал Безбородко.

Мария Алексеевна говаривала своему мужу: "И все-таки, Львовинька, ты неугомон. Пора бы тебе от стаккато переходить к анданте кантабиле, а у тебя все аллегро да аллегро".

Мало ему всех занятий-дел — еще взялся за разработку каменного угля. Бедная Мария Алексеевна! Она ждет третьего ребенка, а муженька видит, дай Бог, раз в месяц. К тому же возвращался он после угольных дел исхудавший, больной, но на лице неизменная улыбка, весел, ожидает приятных известий. От Безбородки пришло новое известие, Львов включен в царскую свиту. Другу Державину сообщает: "Князь Потемкин поехал в свои губернии, и я, слуга ваш нижайший, получил повеление ехать в свите. Марья Алексеевна осталась в деревне до зимы… То-то жизнь! Из чего? Из дыму".

Мир, как море, бурлит, волнуется, не утихая. Вырываются с корнем деревья и носятся по безбрежной стихии. Час затишья обманчив, просто задремал демон. Давно ли кончилась одна Русско-турецкая война, а уже гремит вторая, и победителям, а тем более побежденным, не до французских трагедий, у них разыгрываются свои драмы.

Чего только не случается во взбаламученные времена! Растут, как грибы под дождем, маги и чародеи. В Россию потянулись фокусники и авантюристы.

* * *

Бушует жизнь, как море-океан, и волны, брызги долетают чуть не до каждого дома. В Тамбове, где служит губернатором Державин, разгорелась распря. Из армии прибыли закупать провиант, а он, Державин, нарушил какой-то канцелярский обряд, и пошло-поехало. Наместник и губернатор стали ярыми врагами, город разделился на два лагеря, одни — за губернатора, другие — за наместника. Ах он, такой-сякой Державин, пиит, а начальства не уважает, несговорчив. Вместе с женой своей, готовой за него в огонь и в воду, действует заносчиво. И конечно, сняли вельможу-пиита с должности губернатора, более того, отдали под суд.

Пришлось Катерине Яковлевне Державиной жить, почти скрываясь, в Москве, у Голицыных, хорошо, что в России всегда найдется добрый покровитель. Муженек же ее отбыл в Петербург в надежде на поддержку Потемкина, вернувшегося с турецкого фронта.

В бурях-океанах жизни вся надежда остается на знатного покровителя, на верного друга да на любовь. А уж кто умел любить, так это Катерина Яковлевна, которую Державин называл Пленирой. Зная характер мужа, она внушала ему в письмах: "Я думаю, что ты ленишься своими выездами, мой друг; теперь надо быть не лениву и стараться быть тут, где тебе нужно. Я не живу праздно у княгини, и прилежание мое за шитьем беспредельно, ибо я, работая, размышляю о тебе… Я почти уже вышила камзол князю Сергею Федоровичу, который кажется очень хорошо вышился… Княгини курьер еще не бывал от светлейшего (Потемкина. — А.А.). Она ждет его с нетерпеливостью, так, как я, верный твой друг, твоих писем и твоей ко мне доверенности… Сего желает тебе твоя КАТЮХА".

Суд над Державиным длился с 16 апреля до 31 мая — в результате общих хлопот его оправдали. Надо отметить, что государыня, которую восславил он в "Фелице", не вмешивалась в процесс, однако была рада, когда пиита оправдали. Он явился в Царское Село, царица дала поцеловать ручку и сказала присутствующим:

— Это мой собственный автор, которого притесняли.

Не зря однажды он заметил: если бы не такая у нас государыня, я бы непременно бежал из России.

Впрочем, не во Францию же бежать? К тому же ежели не мешать провидению, то оно непременно вынесет тебя на простор волны. Все обернулось наилучшим образом, Державин избавился от чиновничьей службы, у него появилось свободное время, а это ли не лучшее приобретение литератора?

В сентябре 1790 года в доме появился новый знакомец, почти еще юноша, одетый во фрак по последней моде. Он произвел на всех хорошее впечатление. То был Николай Михайлович Карамзин. Некоторое время тому назад он тоже побывал в Европе, во Франции, и с прозорливостью истинного ученого-историка высказался в том смысле, что земля освободится от бедствия не иначе, как упившись кровью.