Опасный менуэт

А история с актрисой Урановой была такова. Граф Безбородко всячески ее домогался, делал дорогие подарки, не глядя на то, что она любила актера Сандунова. И однажды актриса выкинула номер. Давали оперу "Федул с детьми", написанную самой императрицей, верящей в моральные проповеди в искусстве, и после представления актриса прямо со сцены бросилась к ногам Екатерины со словами: "Матушка царица! Спаси меня!" Выхватила письмо и протянула. В письме том рассказала о безумной любви к Сандунову и обстоятельствах, препятствовавших тому, чтобы они поженились. Екатерина сильно разгневалась и приказала обвенчать влюбленных. Безбородко остался с носом, а секретарь Храповицкий лишился места.

Решительна и справедлива была Екатерина II в своих делах, даже когда речь шла о чьей-то любви. Зная кое-что о Марии-Антуанетте и Людовике XVI, а также о мадам де Полиньяк, она делала порой насмешливую гримасу при имени французской королевы, давая понять, что женщина, тем более королева, должна быть прежде всего приятной, всем приятной, а не такой, как австриячка, сказанувшая: "Народ говорит, что нет хлеба? Так пусть едят пирожные!"

Хм, французы. Екатерина хорошо помнила, как граф Калиостро свел с ума Петербург своими гаданиями, предсказаниями и прочей чепухой. Пронеслась молва, что бедная мать принесла к нему умирающего мальчика, а на следующий день получила здорового. Только раскрывши обезумевшие глаза, обнаружила: то был чужой ребенок. Чтобы легковерные ее подданные узнали правду, императрица даже написала две пьесы про "обольстителя".

Однако теперь у нее иная, важнейшая задача — уберечь Россию от французской заразы.

— Кто там из русских еще торчит в Париже? Я приказала всем вернуться домой. А сын Строганова, моего верного друга, до сих пор обитает в этом проклятом городе? — Она прижала руку к сердцу, видимо, сердце сдавало.

* * *

…Приходилось ли вам, драгоценный читатель, обращать внимание на странную закономерность жизни: она наносит удар в спину тогда, когда менее всего его ждешь? А то еще и так бывает: жизнь приучила к пинкам и зуботычинам, ты смирился с участью, и вдруг подарки, один за другим, так и сыплются на тебя, и ты не можешь отказаться ни от одного? Удачи-то тоже надо уметь принимать.

И еще есть странная закономерность в стремлениях мужчин. Знает он девушку милую, ласковую, но не влечет она, а другая — явно тебе не по плечу, дерево не для твоего топорика, но именно она занозой вонзилась в сердце. Разве не так и с Михаилом?

Совсем иное дело у Львова. Маша стоила семи лет ожидания, и деревце было как раз по нему — оттого-то и семейная жизнь покатилась у них, как колобок по маслу. Только и там бесенята ухитряются сделать подножку. У Львова удачи-то как раз и явились в виде бесенят: столь быстро стало происходить его возвышение по лестнице жизни, что 24 часов в сутках ему стало мало.

Музыка — архитектура — поэзия — сочинение музыкальных произведений — служба при Безбородко — литературный кружок, а еще инженерные увлечения — горное, металлургическое, угольное дело.

Так что Машенька почти не видала своего муженька. Оттого-то меж ними происходили диалоги вроде этого.

— Завтрашний день ехать мне к Глебову, в имение, архитектурный проект утвердить. Поедешь со мной, Машенька?

— Ах, скажите пожалуйста, поеду ли я? Да тамошние дамы окружат тебя, а мне и места не будет, они такие егозы!..

— Надобно мне еще обсудить построение городского колодца, а то люди таскают воду далеко, маются. Над колодцем хочу я соорудить пирамиду. Изучал свойства египетских пирамид, так надобно строить.

— Прихоть свою соблюдаешь, Львовинька. Не укатали еще сивку крутые горки.

— Не-е… Надену я зеленые панталоны, желтый сюртук, шейный платок цвета беж и всем дамам в Торжке буду люб.

— Пусть! Мне никакого дела до них нету. А только ежели ты сломаешь где-нибудь голову, что мы будем делать с малышами? — Тут Маша вытирала слезы, сердце мужа не выдерживало, он сдавался. Что делать, коли в сердце пламень любви обитает?

— Ну хорошо, я не еду! — соглашался Львов, и она бросалась ему на шею. (А известно, что заключенный в объятия человек — это уже совсем иной человек.)

— Ах ты, егоза торжокская, ах ты, неугомон, — шепчет она. — Да еще и моралист-стоик, все-то тебе нипочем.

Николай Александрович получил уже чин коллежского чиновника, стал членом Российской академии. Львовых принимали в Зимнем дворце. В скором времени ему опять ехать в свите государыни из Петербурга в Москву и обратно. Ехала Екатерина туда неспроста, старая столица была у нее под подозрением. Там был Новиков, там были мартинисты-иллюминаты, там строил дворец Баженов, замешанный в неблагонадежных компаниях.

Не без ехидства, свойственного ему, Львов так отчитался о поездке: "Путешествие продолжалось весело и благополучно, а по приезде в Москву и суетно, и хлопотно".