Опасный менуэт

Ко всему прочему, король имел еще один врожденный недостаток, о котором позволительно писать лишь некоторым. Стефан Цвейг в своем романе "Мария-Антуанетта" подробно описывает ее жизнь. Появилась она во Франции 16-летней девочкой. Безукоризненные манеры, грациозная походка, царственная осанка. Она не знала соперниц. Но проходит год, другой, а из королевской спальни никаких новостей. Все так же, как и в первую ночь, — ни-че-ro!.. Тысячи слуг, зеркальные полы, золоченые и мраморные оранжереи, развлечения и… ни-че-го! Занавес закрыт. Королева не рожает наследника. Идут сплетни, разговоры, король от этого конфузится, начинает избегать общества. Он видит, что окружение его, придворных более занимают не труды на пользу государства, а пересуды, интриги, что в Версале слово ценится больше, чем дело, что власть постепенно оказывается в руках его умной, но легкомысленной жены… Минует еще три года. Королева остается девственницей. Ему мешает какая-то таинственная помеха. Неопытность, инфантильность? Оказалось: врожденный дефект, незначительный органический дефект.

Наконец королева родила первенца, но она уже полюбила развлечения, суматоху двора, игры и заботу о сохранении власти. Теперь она большую часть времени проводит не в Версале, а в маленьком дворце Трианон и занята утверждением стиля а-ля Трианон. Это стиль изящества и остроумия, ничего всерьез! Главное — плетение словес, так говорил Фонвизин. Если Руссо проповедовал естественность — быть, а не казаться, то тут напротив — казаться, а не быть! Шутка по поводу любящих супругов — в порядке вещей. В свете высмеивались супружеская верность, семейные устои. Аристократы-шалуны и авантюристы считали эти качества, как и зарабатывание денег, презренным занятием. Делать шутливые рисунки, карикатуры, жить легко и мило, в разговоре сообразовываться не с истиной, правдой, а с мнением собеседника — таков стиль королевской Франции, стиль Трианона.

В то время когда площади и улицы Парижа оглашались дерзкими речами ораторов и криками толпы, в десяти милях от города, в Версале, именитые гости Людовика XVI и Марии-Антуанетты наслаждались звуками музыки кавалера Глюка. Они гуляли под теплым вечереющим небом, среди причудливых боскетов и пальм, любуясь идеальной перспективой парка и собственными отражениями в воде. Возле зеркального водоема расположилась группа музыкантов и певцов, исполнявших отрывки из опер Кристофа Виллибальда Глюка.

Если до Глюка вся музыка будто писалась только ясными майскими утрами, словно не было у этих композиторов никаких треволнений, то Глюк стал писать оперы, в которых появилось нечто драматическое, даже трагическое, и вместе с тем они дышали героикой, простотой. Это было похоже на тогдашнее ощущение жизни. Эвридика не должна была оглядываться назад, чтобы не попасть в царство теней, но она обернулась. Ифигению должны были принести в жертву богам, но Артемида спрятала ее в далекой Тавриде. Кто знает, может быть, королю и королеве мерещились в том грядущие испытания?

И оттого они так чутко прислушивались к ариям из опер "Орфей и Эвридика", "Ифигения в Тавриде".

Среди прогуливающихся гостей были иностранные посланники, была там и наша знакомая мадам Виже-Лебрен, она писала портрет венецианского гостя. Увлекаясь музыкой, почти как живописью, она со знанием дела говорила о Гретри, Глюке, пела. Иностранные гости приглашали ее в свои страны.

Когда все переместились из парка в парадные комнаты, в одной из которых были накрыты столы, общий тон беседе задала королева. В отличие от короля, казавшегося усталым и сонным, Мария-Ангуанетга выглядела напряженной, нервной, а настроена была ностальгически. Известно: в трудные времена истории люди обращаются к прошлому. Королева вспомнила "короля-солнце", а еще картину, на которой мальчика, будущего короля, держит Петр Великий, посетивший тогда Париж. Заговорили и о короле, у которого служил Сен-Симон: не чета нынешнему философу! Она велела принести мемуары герцога Сен-Симона, где описана кончина короля.