Опасный менуэт

И, словно в подтверждение тех слов, вдруг звякнуло стекло. Кто-то бросил камень? Камень в королевские покои? Поднялся переполох. С улицы послышались возгласы.

— Довольно прятаться в Версале! Король должен быть с народом, в Париже! — И еще один камень полетел в окно.

Но никто не двинулся в тот вечер, в ту ночь из ворот Версаля.

Между тем на улице Клери ждали Элизабет.

Служанка куда-то убежала, девочка плакала, Мишель изо всех сил пытался ее успокоить. "Где наша нехорошая мама?" — твердил Мишель. Он принес клетку с попугаем, поговорил с ним. В конце концов взял девочку на руки и убаюкал.

Когда послышался шум подъезжавшего экипажа, он и сам дремал. В памяти его возникла картина, которую он наблюдал сквозь стекло во дворце Трианон. В уголке пристроилась Виже-Лебрен, вокруг королевы собрались ее фрейлины, дамы. Это было красиво — все легкое, воздушное, ажурное, в сине-зеленых тонах, белые парики, серебристые платья. Королева играла на музыкальном инструменте, какого не знал наш странник, кажется, это была арфа. Она перебирала струны, кто-то держал перед ней ноты, и все пели старинную французскую песню.

О ДВУХ ПОРТРЕТАХ

— Я буду сейчас занята, так что вам, Мишель, лучше не приходить, хорошо? — сказала Элизабет.

И Михаил, вернувшись домой, бросился ничком на диван и пролежал чуть ли не сутки. Утром взглянул в окно и удивился белым соцветиям каштана, стоявшего во дворе. Потом спустился вниз, к хозяйке. Она поставила перед ним красное вино, соус бешамель и лепешку. Медленным взглядом он обвел двор и заметил бородатого человека. Уж не тот ли, что своим пением, грубым своим голосом не раз донимал его? Попросил разрешения:

— Месье, можно сесть с вами рядом?

Тот с полным равнодушием пожал плечами. Внешность этого человека не в первый раз приковывала художника: копна волос на голове и копна волос на подбородке, посредине нос морковного цвета, а зеленые глаза с подозрением смотрят вокруг. Похоже, разговаривать тот был не намерен, и Мишелю пришлось заказать не одну бутылку вина, прежде чем удалось вытянуть из зеленоглазого хоть что-нибудь. Звали его Жак Мордо. Какое лицо! Если бы удалось его запечатлеть! Писать надо, конечно, грубыми, незализанными мазками.

— Не согласились бы позировать мне? — спросил Мишель. — Я бы заплатил.

На другой же день он усадил гостя возле окна, так, чтобы был виден каштан. Приспособил мольберт возле шкафа. Так они провели часа два, а потом и больше. Разговорились. Оказалось, что Жак не так давно выпущен из тюрьмы Сен-Лазар. История его жизни оказалась весьма драматичной.

Когда-то у Жака была любимая девушка Мадлен, они собирались пожениться, но однажды случилась беда. Он отправился в лес за хворостом, наткнулся в кустах на лежащего человека, наклонился, чтобы узнать, жив ли бедняга. Но тут налетели жандармы и, обвинив его в убийстве барона, а это был владелец замка, быстро упрятали в тюрьму. Они могли бы сразу расправиться с убийцей важного человека, но, должно быть, знали, что его вины нет, ибо убитый враждовал с соседом маркизом, к тому же претендовал на его невесту.

Семь лет провел Жак в тюрьме Сен-Лазар, и это были, как говорил он, не худшие годы жизни. Сидел вместе с бывшим священником, который сошелся с республиканцами, вступил в некое братство борьбы за светлое будущее и отказался от сана, предавшись философии нового времени. На смену догматам веры должны были прийти принципы переустройства мира.

— А что же девушка, ваша невеста? — спросил Мишель.

— Мадлен? Она приносила мне передачи, писала записки, но священник разуверил меня в существовании Бога, ангелов. Я перестал верить своей девушке… Оказалось, что когда уходит Бог, то его место захватывает дьявол. В него невозможно не поверить, ибо дела его загоняют тебя в угол. Невесте я сказал, чтобы меня не ждала.

— Вы разлюбили Мадлен?

— Напротив, я любил ее еще больше, но я хотел любить ее образ, такой, как запомнил, боялся разрушить идеал. Ведь сосед мой учил жить идеалами. Вы не знаете, как хорошо любить на расстоянии. Ни разочарования, ни ссор. Я убедил ее, что она свободна и не должна меня ждать.

— Сколько ей сейчас лет? Может быть, она еще помнит вас, ждет?

— Не знаю. Ей лет 30, должно быть, она вышла замуж. Я думаю, если бы мы поженились, я не любил бы ее так, как любил в тюрьме, как люблю сейчас. Тюрьма стала моим домом! Распорядок, дисциплина, режим, какая-то бурда вместо еды — со всем этим я смирился!.. Свыкся даже с мышами, тараканами, а там обитали и лягушки, и змеи. Полюбил воробья, который залетел как-то, отдал ему единственный свой гвоздь, делился крошками. Но главное — священник. Семью он заменил родиной, борьбой за светлое будущее, любовь к женщине — любовью к человечеству, службу — служением братству, а меня научил атеизму.

— Я хоть и грешник, а все же чувствую Бога. А вы? Неужели стали безбожником? — спросил Мишель.

Жак долго молчал, потом признался: