Опасный менуэт

Павел Строганов не скрывал своего восхищения свежим ветром французской столицы.

— Говорят, вы печатаетесь не под своей фамилией. Почему?

— О да, я подписываюсь в газете как г-н Очер.

— Что это еще за Очер?

— Таково название одного из рудников моего деда.

— О Боже! Уж не питаете ли вы симпатии к этим санкюлютам? — Она бросила кисть в сердцах. Досталось и Мишелю: — Тут сплошная грязь! В чем дело?

Поработала немного и прекратила сеанс.

Совсем иной увидел Мишель Виже-Лебрен, когда началась ее работа над портретом польского аристократа Лю-бомирского и его матери. Их имение было разграблено, они жаловались на русскую императрицу Екатерину, которую так почитала Элизабет. Однако Любомирский, жертва русского деспотизма, был так хорош собой, что Виже-Лебрен увлеклась натурой и решила писать его полуобнаженным, с крыльями за спиной. И как же очаровательно выглядела Элизабет в эти дни!

— Взгляните, — говорила она, — как красив этот поляк. Преступно было бы надевать на него платье.

Мишель с дурным, ревнивым чувством осматривал ее карандашный рисунок, начатый холст. Он видел изящного, избалованного юношу с капризным лицом. Да, это не чета Михаилу, с его широкой костью, смуглым, грубоватым лицом. Возвращаясь к себе в каморку, он опять упорно писал ветку иудина дерева, делал наброски мужского портрета и давал себе слово подольше не появляться на улице Клери. Заметит ли она и что скажет?

Увы! Когда он появился там, Элизабет вновь предстала в неожиданном образе. Она стояла перед мольбертом в синем халате, с засученными рукавами, с лентой поперек лба и наносила, видимо, последние мазки. Заметила и обрадовалась.

— Где вы пропадаете, негодник? Почему не служите своей королеве? Извольте взглянуть сюда. — Она откинула полотно, закрывавшее новую картину.

Это был ее портрет, автопортрет. У Мишеля даже перехватило дыхание. Тонкая фигурка, одна рука с кистью приподнята возле холста, другая держит палитру. Темное платье, белый пышный воротник и пышные рукава, почти прозрачный головной убор, перекликающийся с воротником. У пояса красный бант. Лицо оживленное, милое. Чуть приоткрытые губы, вьющиеся волосы. Сколько живости, блеска, отзывчивости в этом чудном лице! И вся она — порыв, мгновенье, игра. Даже тень на холсте легка и изящна. Точно бабочка на миг присела.

— Ну как, удалось? — Она с вызовом взглянула на него, уверенная в успехе. Даже подтолкнула его ближе к картине. — Вы что, онемели, мон амур?

Да, женщина эта была переменчива так же, как переменчив город Париж. Все перевернулось вверх дном.

Наступила опять суровая, как никогда в Париже, холодная зима. При первых же морозах Виже-Лебрен простудилась и надолго слегла. Она охала, жаловалась на боль в горле, ее бил кашель, постоянно знобило, она никак не могла согреться. И стала очень капризной.

— Мишель, как вы бесчувственны! Почему вы не можете мне ничем помочь? Доктора? Но они же только дают лекарства, а мне, мне нужно отвлечься от болезни. Если бы вы рассказывали мне каждый день что-нибудь забавное. Как Шахерезада в "Тысяче и одной ночи".

— Я могу рассказать о приключениях, которые у меня были в Венеции…

— Венеция? — оживилась она. — Ну конечно. Там тепло. Рассказывайте, — приказала и приготовилась слушать.

* * *

— Это началось в Турции, городке Смирне. Друг мой, Хемницер, решил переправить меня в Европу. Я сел на русское купеческое судно, переправлявшее пеньку. Ехали в Марсель, а попали в Венецию, так случилось…

После моих тяжелых странствий с разбойниками, купчишками я оказался на русском корабле, чувствовал себя барином после того, как столько просидел в трюме за гребным веслом. Я не отрывал глаз от моря, а будущее рисовалось в розовом свете. В воображении возникало лишь хорошее, а плохое отодвинулось в темноту. Судно летело легко, словно птица, дул попутный ветер. Я даже что-то рисовал.

Михаил рассказывал, как купеческое судно вместо Марселя пришвартовалось в Венецианском порту. Жемчужное облако повисло над водой, и стали видны два острова, будто поднявшиеся со дна моря. Показались черные гондолы…

Элизабет лежала на диване в теплом домашнем капоте, изящном чепчике, с обнаженными руками. Глаза были чуть прикрыты, казалось, она дремлет, не слушает…

— Видишь остров? Туда наша дорога, на остров Джудекка, — сказал владелец судна. Он оказался предприимчивым. Продавал тут пеньку и покупал красивейшее венецианское стекло. К тому же имел адреса недорогого жилья на острове Джудекка.

Михаил оказался временным владельцем комнатки в мансарде двухэтажного дома. Как было не обрадоваться встрече с русскими? Только не по душе ему пришелся голос старухи, жившей на первом этаже. Резкий и ворчливый, он разносился по двору: "Щорт возьми, де ты девалась?" Видимо, старуха была прикована к постели, а кричала она на девушку ангельского облика, которая медленно двигалась по двору и никогда не повышала голоса.