Опасный менуэт

Оставим на время Мишеля учиться живописи. Мысленно перенесемся в Россию, в кабинет императрицы. Известно, Екатерина начинала свой рабочий день в 6 часов утра. После крепчайшего кофе чувствовала себя бодрой, собранной, готовой заниматься делами до позд-него вечера. Только ночью никто не смел ее беспокоить, кроме первой статс-дамы.

Рабочий день начинался с приема полицмейстера. Выслушивала доклад о положении дел в столице ежедневно. Очень подробно о ценах на рынках: почем рожь, овес, сено, и если они поднимались высоко, укорачивала, иначе, контролировала строго, не давая обогащаться купцам чрезмерно за счет горожан. Их беседа длилась около часа, затем в кабинет с докладом входили флотоводцы, фельдмаршалы и многие другие. После приема в качестве отдыха занималась перепиской. Писать, анализировать события, отвечать на письма европейских мыслителей — любимое ее занятие. И вновь возвращается к актуальным темам дня, к извечным в России непорядкам. У нас есть возможность прочитать ее запись:

"Множество жалоб поступает мне на чиновников. Они задерживают платежи, чтобы заинтересованные люди подносили им подарки. Для искоренения этого зла следовало бы пометить в указе число того дня, в который должны производиться платежи, а на случай препятствий чиновников со стороны следовало бы наложить на них пени и удваивать пеню за каждый лишний день, который они пропустят в исполнении данного указа". (Заметим в скобках, задержка платежей не новость для нас. Разница только в одном: Екатерина наказывала взяточников.)

В кабинет тихими шажками, сгорбившись, вошел Никита Иванович Панин (тот самый, которого Михаил когда-то рисовал для своевольного Демидова). Он постарел, уже не был первым человеком при государыне, однако Екатерина его ценила. Смолоду познав европейские формы правления, пожив 126 в Швеции, Панин слыл сторонником утверждения правительства… на твердых основаниях закона и противником произвола "сильных персон и припадочных людей" (так он называл самодуров). Было у Панина еще одно редкое качество: он обладал педагогическими дарованиями и поэтому стал воспитателем наследника престола, Павла. Екатерина говорила своим близким: "Ежели Павла не воспитывал бы Панин, он бы совсем пропал".

Услыхав старческое шарканье ног, императрица повернула в его сторону величественную, истинно царскую голову.

— Что скажешь, Никита Иванович? С чем пришел?

Она отвергла панинский проект реформы верховного правительства, на который тот, можно сказать, потратил годы, и оттого держалась с ним теперь ласковее, чем с другими.

— Да вот хотел доложить вашему величеству, положение некоторых древних наших родов плачевное. К графу Строганову это не относится, Александр Сергеевич еще и Академию художеств возглавляет, просвещенность его известна, благодеяния тоже. А вот Долгорукие.

— Что предлагаешь, Никита Иванович? Признаюсь, я хоть и согласна с господином Руссо, что все люди родятся равными, однако испытываю склонность почитать древние роды.

— Им, матушка, можно бы выделить, к примеру, часть земель монастырских.

— Можно. Украсить их орденами, давать пенсии поболе, по мере заслуг. Согласна. Ну вот и действуй, пиши, кому и сколько.

Никита Иванович, поклонившись, покинул комнату, а императрица вернулась к своим записям. Прочла: "Свобода — душа всего, без тебя все мертво! Я хочу, чтобы подданные мои повиновались законам, а не видеть в них рабов. Хочу всех делать счастливыми… Однако своенравия, чудачества, тирании не хочу…"

Она писала это, когда еще была молода, когда еще не случилось Пугачева. Теперь он уничтожен, но зловредное семя, похоже, прорастает среди образованных людей, с ними нужны умные убедительные беседы. Нет, конечно, бунтов России не надо, но и своемыслия тоже. Надо заставить эту страну соблюдать законы. Сколько портретов ее, императрицы, писано, а ни в одном не выражена сия идея… "Поговорю-ка я с Безбородко, он поймет лучше Панина".

— Батюшка Александр Андреевич, — обратилась она к нему, — не кажется ли тебе, что образ мой не является во всем своем смысле ни у кого из художников? То в парадных одеждах, которые я не люблю, то в виде бабушки или преображенца. А я хочу, чтобы мои подданные уяснили, что главное правило для меня — следование законам. У Рокотова я красива, нет слов, у Рослина — словно чухонская кухарка. Кому мыслишь заказать новый портрет?

Безбородко, как человек догадливый, тут же нашелся.

— Ваше величество, не найдете мастера лучше Левицкого.

— Да, но художники мало мыслят! Надо, чтоб моя идея в него была заложена, понял? Подскажи ему.

Безбородко все понял. Раз по нраву Екатерине пришлась державинская ода "Фелица", так и в портрет должна быть заложена подобная идея. У Державина она и государыня, и живой человек.

Екатерина встала, приблизилась к окну — что там? — и спросила:

— Не видал ли моих внуков? Чем занимаются?

— Великий князь Александр в классе фехтования был, а теперь, должно быть, с учителем своим Лагарпом.

Швейцарца Лагарпа выбрала сама Екатерина. Он был европеец, образован, по-новому мыслил.

Безбородко, понизив голос, добавил: