Опасный менуэт

Мишель видел мадам Лебрен работающей так, что скрипели и ломались карандаши, а теперь перед ним была кокетливая женщина, увлеченная музыкой, царящая в обществе художников.

При следующей встрече она предстала в образе властной дамы.

— Вы будете являться… должны являться в мастерскую три раза в неделю, получать небольшую плату, а в остальное время свободны. И не ленитесь! Рисуйте, пишите, копируйте, показывайте мне, а учителя — вокруг вас, всюду!

А потом сказала:

— Завтра я еду в Версаль. Получила заказ на портрет Луизы Марии-Аделаиды Орлеанской. Надеюсь, вам известно это имя?

— Увы, госпожа Лебрен! Кто она?

— Кто она?! Боже мой! Вы будто только что вылупились из яйца! Это супруга Луи Филиппа Орлеанского, герцога Шартрского, королевская кровь! Его портрет мною уже написан, а теперь — парный к нему, его супруги. Учтите, долго позировать она не намерена, а я хочу нарядить ее в греческое платье с камеей на груди… Так что платье придется писать с вашей помощью. Будете позировать!

Она подошла к нему вплотную, быстро взглянула в лицо и коснулась пальцем шрама на лбу.

— Что это такое? В какой битве мой милый рыцарь заработал этот шрам?

Разочаровывать ее, рассказать о пиратской пещере? Но кто знает, по душе ли ей такая романтика, — лучше промолчать. И он опустил голову.

— Ну ладно, ладно, месье Данув! Не стану допытываться. И вот еще что, на следующей неделе сюда придет русский, фамилия Строганов! Знаете? Граф Поль Строганов. Он родился в Париже, в младенчестве прелестный его портрет написал мой учитель Грёз. А теперь я буду писать 17-летнего графа. Оревуар! — Всякий разговор Элизабет заканчивала внезапно и тут же исчезала.

Если при этом она скрывалась за дверью своей мастерской, то долго-долго потом не выходила. Работала неистово. Но в ее живописи не видно было следов тяжелого труда, все у нее получалось легко и живо и веяло каким-то особым женским очарованием. Мишель садился где-нибудь в укромном месте и подолгу смотрел, как она работает. А то вдруг бросала кисть, приказывала подать вино, паштет, сыр, садилась за круглый столик и с жадностью набрасывалась на еду.

Мастерская у нее просторная, из окон открывался великолепный вид. На стенах висели богатые одежды, от греческих туник и турецких тюрбанов до мундиров времен Людовика XV. Стояли канапе и кресла с бронзовыми украшениями, ширмы японского и европейского образца.

Элиз заводила любимый разговор о живописи, причем всякий раз с неожиданными поворотами:

— Ах, как прелестен Ватто! Его можно рассматривать в увеличительное стекло, и он ничего не потеряет. Каким чувством пронизана каждая деталь! Нежность, меланхолия, лукавство. А ведь в жизни — мрачнейший человек, вечно не удовлетворен результатами!

— У него такие тона, переходы, — откликался собеседник, — где один цвет переходит в другой — не разглядишь.

— Ха! А я скажу вам секрет: Ватто плохо мыл кисти — не то что вы мне их моете. У него заляпанная палитра и краски смешивались.

— Как мне понравилось его "Затруднительное положение"! — Мишель старался не ударить лицом в грязь.

— Что касается названий, то тут тоже не так просто, мой друг. Не он, а граверы, перерисовывавшие его картины, чаще всего давали названия, — "Безмятежная любовь", "Пейзаж с водопадом" и прочее. И кстати, неудачно. Разве бывает безмятежная любовь? Если безмятежная, значит, скучная. То ли дело в средневековые времена — никаких ласк, ничего плотского, только рыцарское служение во имя дамы сердца. Вы согласны?

Она протянула руку и потрепала его по волнистым волосам. По парижской моде в последнее время Мишель перестал их стричь и волосы доходили до плеч. Он готов был и к большему, кровь прилила к лицу. Но Элизабет уже увлеклась новой темой.

— А гобелены? Как вам понравились гобелены Франческо Казановы? Брата того авантюриста, мага и чародея. Его признали в Версале, он весьма преуспел в изображении сельских радостей.

Она встала, взяла молодого человека за руку и повела к мольберту.

— Сейчас я вам что-то покажу. — Кончиками пальцев она приподняла край шелковой ткани.

Он увидел портрет рыжеватой девочки на темно-зеленом фоне, в шляпе оливкового цвета, с лентой по тулье, белый воротничок обнимал шею, а двубортный английский костюм с золотыми пуговицами отливал малахитом. Мишель засмотрелся и долго не мог вымолвить ни слова. Элизабет оценила реакцию и кокетливо заметила:

— Разве не стоит поцеловать ручку той, которая является матерью прелестной девочки?

Разучившийся целовать дамам руки, Мишель все же склонился и сделал это с большим удовольствием.

Вышел в приподнятом настроении. Однако в одном из темных переулков наткнулся на человека, лежавшего на тротуаре. Невольно вздрогнул, отпрянул, тут же выскочили двое и потащили лежащего во двор. Озноб пробежал по телу Мишеля. На улицах Парижа стало небезопасно, то и дело слышались известия об убийствах и ограблениях.

ГДЕ СТОЛ БЫЛ ЯСТВ, ТАМ ГРОБ СТОИТ