Опасный менуэт

— Что ты, голубчик, твоя речь мне как лекарство. — Опять помолчал, откашлялся. — А ты знаешь, все эти янычары, что меня охраняют, тоже нехудые люди, они делаются все глаже и глаже.

— Еще бы! С вами-то, — откликнулся гость.

— Что ты думаешь делать дальше? Не возвращайся к этим пиратам!

— Нет, нет, ни за что!

— Худо русскому человеку тут. Мишель, неужто бросишь свое рисование? Ведь это грех: талант, Богом данный, закопать в землю. Собирался ехать в Париж — поезжай. Я говорил тебе, писал цидульку для художницы Виже-Лебрен. Потерял ее? Ну я еще напишу. Очень ей Россия нравится, а даме-художнице всегда нужен помощник. Глядишь, учеником станешь. — Вдруг он что-то вспомнил. — Знаешь что? Не откладывай! — Опять закашлялся. — Лихорадка замучила, не для меня сия страна. Вот что, завтрашний день корабль отсюда идет в Марсель. Не откладывай, поспешай. У меня бери все, что захочешь. Денег мало? Так я тебе вот что советую, ты рисуй карты! Не игровые, а карты Европы рисуй! Они теперь в цене, всем нужные…

Хемницер бессильно улыбнулся и закрыл глаза. Но через минуту встрепенулся и заговорил опять:

— Ты знаешь, как они встречали меня тут? Как зеленого осла. Помнишь басню мою про зеленого осла?.. — Помолчав, добавил: — Между прочим, я уже написал себе эпитафию.

Жив честным образом, он весь свой век трудился.
Но умер так же наг, как был, когда родился.

Мишель порывисто обнял его, пугаясь слова "эпитафия", но больной заметил:

— Мало ли написал я эпитафий? Вот еще:

Здесь тот лежит, о ком молчит людская похвала.
Ни племени оставил он, ни роду.
Оставил по себе он только Богу оду
Да добрые дела.

А помнишь басню мою про лестницу, которую хозяин подметал, начиная с нижних ступенек? Мести надобно с верхних ступеней, с верхов… Тебе предстоит еще сие узнать. А теперь иди, я устал. О дружба! Прощайте.

Лицо больного стало ярко-красным. Мишель на цыпочках покинул покои.

Утром местный лекарь не пустил его к Хемницеру, а переводчик уже стоял в дверях и торопил:

— Консул велел скорее! Судно не станет ждать!

Так наш герой, подверженный сторонним влияниям, подобный щепке, увлекаемой морем, в тот же день оказался на русском корабле, чтобы направить свои стопы не прямо в Париж, а в сторону Парижа. Но увы! Минует еще целых два года, пока он туда попадет. Странствующий юноша опять окажется в переделке, теперь уже в Венеции, ибо судно то, как оказалось, направлялось в Венецию.

* * *

А пока… Море лежало тихо, будто притаившийся зверь. Ласково поплескивала о борт волна. В мыслях своих Михаил перенесся к Мариетте, как удалось ему вырваться из пиратских когтей. А все же то было славное время! Или в нем говорила авантюрная кровь поручика Спешнева, умноженная на темперамент матери? Тогда, в бреду, он заговорил на португальском языке, а потом, попав в ватагу Сальвадора, какое получал удовольствие от испанских танцев, которые устраивали на палубе пираты!

Он не сбежал от сердобольной Мариетты, а мог бы выкрасть лодку и уплыть в сторону восходящего солнца, но трусливо отбросил эту мысль, задавшись другой загадкой: отчего он так люб женщинам старше себя? Отчего уступает их воле, доброте? Значит, такова судьба, и в будущем ему предстоит ей отдаваться. А рулем будет интуиция, догадка: что подсказывает нутро, то следует и делать.

Вдали показался корабль с черным флагом — уж не пираты ли? Донеслись музыка, гомон, песни. Неужели на флаге изображение красного быка? Уж и впрямь не судно ли Сальвадора? Михаил устроился так, чтобы ему было все видно, а его бы не могли обнаружить с судна, и в памяти его явственно встали картины пиратских странствий.

Был у них бледнолицый матрос с голубыми глазами, тихий гитарист, но мог впадать в бешенство. Сальвадор даст знак — и голубоглазый, более похожий на ангела, чем на разбойника, с белыми длинными ресницами, возьмет гитару, и пальцы его с жаром перебирают струны, все быстрее, быстрее и изощреннее.

Дойдя, казалось, уже до предельной чистоты звука, он вдруг ударит по струнам бледной ладонью — и музыка враз смолкает, а вся ватага продолжает отбивать такт, и тут выходит в круг Сальвадор. В черных кожаных штанах, сапогах с ботфортами, мелкими шажками еле заметно передвигается от одного края палубы к другому, вытянув вперед руки. Все громче и громче хлопки, а "пират-ангел" стучит по оборотной стороне гитары. Но вот он ловким движением взметнул гитару и принялся выводить такую страстную и медлительную мелодию, что с самого дна души Михаила поднялось что-то далекое, давно забытое. За спиной будто выросли крылья уверенности в том, что все будет славно, как надо, только бы не гасла эта страсть, этот потаенный сильный голос, рожденный музыкой! Михаил не отставал, тоже неистово отбивал ритм ладонями.