Опасный менуэт

В первые же месяцы на судне передрались русский, венецианец, грек и португалец. Случилось смертоубийство, троих из них выкупили, а русского повесили. Не успел вмешаться Хемницер. Это ли не горе!

А взятки? Какие только формы не принимали они! Местный судья (кади) пригласил русского консула к себе в гости, мол, желает показать османский дом, семью, жен своих без чадры. Три женщины обитали в трех комнатах, на кроватях высились горы подушек, на столиках стояли восточные сладости, лежали трубки.

— Греки поили бы вас, господин, фруктовой водкой, кормили вареньем, а я угощаю лучшим табаком, лучшим турецким кофе, — елейным голосом выпевал хозяин.

Гость интересовался: мирно ли живут женщины в доме, нет ли меж ними зависти? Удивился ответу кади:

— Зачем? Старшая есть хозяйка, средняя родила мне четверых детей, а младшая веселая, играет, ей четырнадцать лет.

Любопытно это Хемницеру, только тут надо быть начеку. Действительно, через неделю судья прислал ему дорогие ковры, мол, вышиты его женами для русского господина. Консул понял все и в тот же час вернул: "Кади прислал ковры и платки, шитые золотом, с комплиментами, и я их тоже с комплиментами послал ему обратно". Так что "мечтательный Дон Кихот" оказался отнюдь не наивен, и на восточную приманку-взятку не попался.

…Почти два года провел Михаил среди пиратов-разбойников под водительством Сальвадора. Нельзя сказать, что эта ватага лишь разбойничала, чаще они спекулировали, объезжая Средиземное море. Из Италии везли сладости, украшения, из Турции — пряности, из Португалии — бочки с портвейном. Бороздя бурные воды, по нескольку недель живали то возле Африки, то в пещере у Черного моря, но чаще — в скалах близ Барселоны.

Чего только не нагляделся Михаил в тех странствиях! Ведь в нем текла португальская кровь, кровь путешественников и мореплавателей: Генрих-мореплаватель, Бартоломео Диас, Васко да Гама, да мало ли их было? Ему бы пора, как блудному сыну, вернуться домой, подумать о крыше над головой, но… Пока он был разрываем между двумя точками на планете. Это Париж, где он хотел учиться живописи, и Смирна, где обитал Иван Иванович. А вдруг их судно забредет в неведомую Смирну?

И этот момент наступил. В 1784 году! Наш герой однажды услышал, как говорили: "Вон гляди, впереди два холма, как две женские груди, это и есть Смирна". Обрадовался, но вида не показал. Ему полагалось работать на веслах, он налегал на весла и зорко вглядывался в даль…

Небо висело неяркое, как бы выгоревшее. Показались высокие холмы, подымавшиеся кругло, наподобие женских грудей. На полукруглом склоне теснились розовые дома, сновали люди в пестрых одеждах. Гребцы крикнули "Смирна", и сердце Мишеля забилось. Он принял решение, но должен быть осторожен. Как только ватага разбредется по кофейням и злачным местам, ему надо скрыться, пока не надумал чего-нибудь капитан. Как найти русское консульство? Где можно услышать русскую речь? Скорее всего, на базаре, и он отправился туда.

Базар кипел, бурлил, как гигантский самовар. Звучали гортанные, певучие, лающие звуки, говорили по-турецки, по-гречески, по-арабски, по-персидски. И вдруг разнеслось: "Сукин сын, да ты ж меня хочешь обжулить!" Мишелю тот голос показался слаще сахара, и он двинулся за его владельцем. И не ошибся. Мужик указал проулок, который вел к русскому консульству.

Бегом бросился по проулку и оказался возле большого дома из розового туфа, с обширным садом. Обнаружив калитку и веревку, подергал за нее, вдруг как из-под земли выросли два янычара. Он торопился. Янычары же, напротив, стояли как вкопанные и, похоже, не собирались его впускать.

— Здесь Хемницер, русский консул? Я ищу его! — как можно громче крикнул Михаил в надежде, что его услышат в доме.

Янычары выдвинули свои ятаганы и стояли с непроницаемыми лицами. Но голос проник в комнату, где лежал Хемницер в приступе лихорадки. Целыми ночами напролет Хемницер кашлял и задыхался. Все же услышал знакомый голос, приподнялся и крикнул:

— Впустите, впустите его!

Иван Иванович встретил дорогого гостя, как самого близкого человека. Остаток дня и весь вечер они не расставались, рассказывали друг другу про все случившееся за эти два года. Хемницер жаловался:

— Когда из христианского, православного мира, оставя друзей, родных, Отечество, вдруг увидел себя посреди неизвестной земли, да еще один, без друга, без родных, — как снести боль? Кроме Отечества, Петербурга, нет для меня спасения! Кажется, жизнь осталась там, вдали, а тут — тоска, одиночество, да вот еще болезни.

Потом он, закрыв глаза, попросил:

— Теперь ты говори, где был, что видел.

Мишель, как мог, красочно описал свое пребывание у Мариетты, странствия по Средиземному морю.

Иван Иванович, помолчав, снова возвратился к прошлому:

— А помнишь, в Петербурге? Музыка Бортнянского, театр Дмитриевского, Княжнина, наши вечера у Бакуниных. Красота! А тут, кажется, будто съежилась душа моя, как улитка, будто воздуха ей не хватает.

Михаил кивал. И он испытывал нечто похожее.

— Не устали, Иван Иванович?