Олег Борисов

После того как по телевидению 2 мая 1988 года показали фильм «По главной улице с оркестром», Борисову позвонил из Киева один артист (Олег Иванович не назвал его имени) и сказал: «Все-то думают, что вы злой, Олег Иванович. А вы — добрый! Это я по вашим рукам понял… Когда показывают, как вы на гитаре играете». «Но ведь играл-то не я — Тодоровский!» — улыбнулся Борисов. На озвучении Олег Иванович и Меньшиков старательно свистели в сцене на скамейке, но Петр Ефимович, обладавший уникальным музыкальным слухом, их пересвистел. В фильме остался свист Тодоровского.

Многие отговаривали режиссера утверждать на главную роль Борисова. Дескать, тут нужен артист с лицом добряка, а у Олега суть иная. Узнав об этом, Борисов усмехнулся и сказал Петру Ефимычу: «Так и быть, сыграю тебе доброго».

Снимаясь в этом фильме, Борисов с первой встречи угадал талант Олега Меньшикова. «Меня Олег Иванович, — рассказывает Меньшиков, — принял сразу и безоговорочно. Я появился на площадке, он меня увидел, растолкал массовку, подбежал… Это — при всей его репутации „человека в себе“, мало кого подпускающего к себе близко, — было совершеннейшей неожиданностью: и для меня в первую очередь. И те люди, которым я рассказывал, что вот мы практически до четырех-пяти утра с Олегом Ивановичем (и Петром Ефимовичем) сидели под водочку и гитару, смотрели на меня, как на фантазера, потому что в их представлении этого не могло быть никогда. Как? Олег Иванович?.. Всем казалось, что он должен сидеть вечером за столом с разложенным на нем текстом роли и вовремя — с этим текстом в руках — ложиться спать». Пели на два голоса песню Булата Окуджавы «Ваше благородие, госпожа удача…» из «Белого солнца пустыни», которую в фильме исполнял Луспекаев. Олег-старший рассказывал Олегу-младшему о своем друге. «Только посторонним, — говорил Тодоровский, — могло показаться, что Борисов — колючий. Нет, он — добрый и мягкий».

«Я знаю, — говорит Олег Меньшиков, — что бытует мнение о том, что у Борисова был сложный характер, что с ним невозможно ни разговаривать, ни работать… И очень даже подозреваю, что так оно и было. Другое дело, кому с ним было невозможно работать. Знаю, например, историю, когда он выходил из репетиционного зала в театре с фразой, обращенной к режиссеру: „Вы не готовы к репетиции, я ухожу“. Собственно, и правильно делал, что уходил.

Я чувствовал какое-то особенное отношение к себе со стороны Борисова. Не знаю, на чем она основывалась, эта особенность. Никакой колючести, которую ему часто приписывают и которая, повторяюсь, наверное, была, ни такого неподпускания к себе в радиусе десяти — ничего такого я вообще не чувствовал. Открывался Олег Иванович, „водил медведя“ далеко не со всяким — мне, значит, выпала честь».

Исполнительницу русских народных песен Евгению Смольянинову, работавшую тогда в Пушкинском Доме, пригласили для участия в фильме «Садовник». Ленту снимали в Ленинградской области, в Луге. Олег Иванович поинтересовался у нее, кто она и откуда. И Смольянинова сказала, что работает в Пушдоме. Ей показалось, что сказала непринужденно. «Олег Иванович, — вспоминает Смольянинова, — в секунду остановил меня и резким голосом, буквально молнией, сказал: что это такое — Пушдом? Нет никакого Пушдома. Есть Пушкинский Дом. И я поняла: все, я провалилась…

Съемки уже заканчивались, и Борисов уезжал. И я поняла, что если я не подойду и не скажу ему, как действительно на самом деле я им восхищена, если я не скажу этой правды про себя, моя жизнь пойдет как-то иначе. Я собрала все свои силы, произнесла слова, какие хотела произнести, и он мгновенно потеплел и ответил мне, и вот то, что он мне сказал высокие слова, они в моем сердце остались на всю жизнь, и я пришла к выводу: как бы ни был ты мал, неопытен, юн, но очень важно встретить большого человека, очень важно встретить мастера. Я очень благодарна ему за эту встречу».

Елена Горфункель считает, что «Борисов сам понимал, что его актерский дар притягивал, а характер — держал на расстоянии. Вокруг него был небольшой круг тепла, это самые близкие ему люди. Дальше начинался холод, нетерпимость, отчуждение. Его неприятности как будто прогнозировались им самим. От природы он не склонен был идти на компромисс, а компромисс часто необходим в искусстве театра, кино, да и в жизни. Но бескомпромиссность была как раз гранью его искусства, качеством тех людей, которых он играл в кино и театре».

Для Борисова компромисс, будто бы часто необходимый «в искусстве театра, кино, да и в жизни», в обобщенном виде — это необходимость вылизывать лестницу, о которой говорил Павел Луспекаев, что при любых обстоятельствах было для него неприемлемым. Да и каким он был в жизни — свободным и независимым, таким и оставался в мире искусства. Перед зрителями не заискивал — ни со сцены, ни с экрана. Никогда не подлаживался, не был дипломатом, не терпел фальши, во всем и со всеми был искренен. Холуйство, готовность к унижению претили ему. Ни перед кем никогда не прогибался. И не улыбался тому, кому не хотел.