Читаем Олег Борисов полностью

Уникальный случай: два эпизода. Просто вся наша тщательная разработка была рассчитана на другой уровень наполнения роли. Так сказать, на обычный. А Борисов пришел и настолько отдался, настолько почувствовал эту роль, что эти эпизоды оказались ненужными. Я мучился поначалу. Так рисковать — лучше, может быть, снять, потом ведь можно выбросить… Но по материалу я понял окончательно бесповоротно: не надо. Вот что значит соучастие. Это — иллюстрация к Борисову».

Потрясающая по воздействию сцена прохода Ермакова — Борисова сквозь толпу по притихшему после несчастья городу выразительнее всех несостоявшихся диалогов с оппонентом в исполнении Анатолия Солоницына.

Лев Абрамович Додин рассказывал, что после того как он передал Борисову папку с пьесой (инсценировка «Кроткой»), он был весьма напряжен и взволнован. Его с разных сторон подготавливали к тому, что с Борисовым — очень не просто, что характер — не сахар, а режиссеров этот «скрупулезник» вовсе не переносит. «Такой же набор характеристик, — говорит Додин, — я позже услышал о Смоктуновском, когда готовился к „Господам Головлевым“, только к борисовским „недостаткам“ (характер не сахар и т. д.) добавился и чисто „смоктуновский“: Кеша — сумасшедший и со своей космической высоты на землю не опускается». И Додин делает вывод: так одинаково и стереотипно думает, оказывается, «средняя масса» о высоких талантах. Лев Абрамович быстро понял, что зачастую за склочность выдавали «высочайший уровень требовательности к себе и окружающим». «Возможно, — пишет Ольга Егошина о „Кроткой“ с Олегом Борисовым и „Господах Головлевых“ с Иннокентием Смоктуновским, — это был один из самых счастливых моментов русского театра ХХ века».

От работы с Борисовым над «Кроткой» у Додина сохранилось счастливое ощущение о соприкосновении душ. Для режиссера, наслышанного о дурном характере Олега Ивановича, его резкости, это было первое и самое главное открытие. «Это, — говорит Лев Абрамович, — был большой артист с очень тонкой, нежной, застенчивой, больной душой, которой требовалось выражение».

Гордый был человек Олег Иванович! Гордый и равный со своими партнерами, по-джентльменски великодушный, однако в этом «уравнении себя» знавший меру. Артист, игравший в ленинградском варианте «Кроткой» Офицера, в один из моментов эту свободу принял за вседозволенность и, не разобравшись в сцене, сказал что-то бестактное и глупое: «Что здесь играть? Это на импровизуху пойдет…» — и еще рукой как-то непочтительно отмахнулся. Додин сразу увидел напряженное лицо Акимовой, а Олег Иванович, выждав паузу, вышел из-за своей конторки с совершенно ровной спиной и тоном офицерско-гвардейским, почти вызывающим на дуэль, произнес ему прямо в лицо: «Молодой человек, здесь, в нашем обществе, так не выражаются! То, что вы сказали, — пошлость! Запомните это раз и навсегда!» Лицо этого артиста стало белее смерти, он тут же бросился извиняться, объясняя потом Додину, что ждал такого урока, такой «постановки на место» от кого угодно — от режиссера, художественного руководителя, — только не от своего собрата по цеху.

«То, что сделал Борисов, по-моему, прекрасно, — говорит Лев Додин. — Только мало кто в театре заслуживает право на такой поступок. Слишком часто артисты закрыты, не до конца искренни, в жизни защищаются цеховой солидарностью, а на сцене — техникой, ремеслом. Открываясь, они рискуют быть уязвленными, обиженными, часто становятся объектом для насмешек со стороны коллег».

Борисов явил собой такой образец мужественности и обнаженности, что это передалось не только партнерам и постановочной группе, но также техническим службам и осветителям. Последние в течение трех часов, расположившись на одном стуле в метровом пространстве между сценой и занавесом, не могли даже пошевелиться. Лев Абрамович не слышал от них ни одного покашливания (это в сыром-то Ленинграде!..) или разговора, просьбы перекурить — при том, что световая партитура по сложности оказалась сродни музыкальной. У всех была та же заряженность на работу, что и у Борисова.

Когда Борисова называют «высокомерным», только и остается — согласиться с этим определением, но вкладывая в него такое понятие, как «высокая мерка». И по этой высокой мерке он мерил всех. «Прыгни на эту высоту, и тогда будем тягаться, — говорил Юрий Борисов. — Никто просто не мог прыгнуть».

Один из ведущих артистов додинского театра Сергей Курышев рассказывал, как они репетировали с Олегом Ивановичем Борисовым «Вишневый сад»: «Он не смог участвовать в спектакле, уже тяжело заболел. Интересно было наблюдать на репетициях за Борисовым, как он слушал, как делал записи, как он задавал вопросы и какие именно вопросы его интересовали. Иногда спрашивал о простейших вещах, но ответы часто становились поводом для обсуждения каких-то более серьезных вещей в нашем театре». Курышев называет короткий период их встреч на репетициях счастьем, хотя и не было у них общих диалогов — просто он находился рядом с Борисовым, на одной сцене с ним.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное