Олег Борисов

Борисова всю жизнь называли мрачным артистом. Возможно, в этом и есть доля истины. Но ведь артист — отражение жизни и того времени, в которое он живет. «Поразительный человек, — вспоминает Андрей Андреевич Золотов. — Обаятельный и невероятно заботливый, нежный к семье, к сыну, к друзьям, к товарищам».

Многие находили, что у Борисова «чрезмерный» талант, «злой», «остервенелый», но для Натальи Теняковой он, по ее словам, «прежде всего — идеальный партнер, мыслящий, высокий профессионал, владеющий всеми жанрами — от комедии до трагедии».

Борисов был прекрасно воспитанным человеком, что, прежде всего, означает умение вести себя в обществе. В коллективе. В буквальном смысле этого слова — умение вести себя. Он был абсолютно демократичен, легок в общении. Не опускался до выяснения отношений.

Борисов никогда не был замечен в панибратстве. Не разрешал этого — ни себе, ни окружающим. Фамильярности не дозволял. Но не говорил об этом, не требовал — «прекратить!» — а просто вел себя так, что ни у кого не возникало и позыва фамильярничать. Александр Пашутин, партнер Борисова по «Параду планет», вспоминает, что Олег Иванович был человеком, к которому «просто так не подойдешь, его не похлопаешь по плечу. И он всех держал немножечко на расстоянии. И, наверное, правильно делал. Потом, постепенно, мы — нас, артистов, там было пять человек — подружились, потому что только в дружбе могла состояться такая моя любимая картина, в которой нам довелось сниматься в Солнечногорске, на территории знаменитых курсов „Выстрел“, два с половиной месяца».

Закрытость Борисова Михаил Козаков называл «рихтеровской». «Есть, — говорил он, — путь Рихтера и есть путь Ростроповича. Так вот Борисов — это путь Рихтера. И речь, понятно, не о музыке, — о двух личностях. Рихтер — закрытый. Ростропович — распахнут миру».

У Олега Ивановича между тем все было в порядке с чувством юмора. С «мрачным» образом Борисова — человека и Борисова — актера, укрепившимся в сознании тех, кто начитался «страшилок» о его ужасном характере, это не имеет ничего общего. Питерский литератор и искусствовед, автор книги «Легенды БДТ» Юрий Кружнов, проработавший, по его словам, «в одном учреждении (в БДТ. — А. Г.) с Борисовым 13 лет», вспоминает об этом так: «Я помню его если не всегда, то довольно часто веселым, падким на шутку, готового „съюморить“ и остро, и терпко, и метко, любителем „подурачиться“ или экспромтом разыграть товарища и смеющимся по любому поводу, по какому можно еще смеяться…

Многие его почитатели, возможно, будут удивлены, — особенно те, кто привык к образу самоуглубленного, серьезного Борисова, — если скажу, что не помню, чтобы кто-то умел и мог так заразительно, так упоительно-самозабвенно, до слез удушья хохотать, открывши глаза и рот, как Олег Иванович. И это был не придуманный смех, а совершенно искренний, настоящий его смех. Этот смех — если Борисова действительно что-то рассмешило — буквально захватывал все существо Олег Ивановича… Это был смех сатира, едкий смех человека, знающего цену человеческим слабостям и готовым, кажется, посмеяться над всем человечеством. И шутки Олега Ивановича отнюдь не были наивными. Он не каламбурил, как Панков или Юрский, не острословил, как Данилов, но и не насмешничал по пустякам, как многие его коллеги. Ирония была свойством натуры Борисова, она даже не пропитывала, а, я бы сказал, разъедала ее изнутри. Отсюда был и характер его юмора, и шутки нетривиальные».

Как-то раз в бильярдной БДТ Олег Иванович подошел к наигрывавшему что-то на рояле Кружному и сказал:

— Слушай, Рюрик, пусть бы твоя муза помолчала. Лучше сыграем. Давай, давай!

— Олег Иванович, я не умею.

— А я умею?

«У Олега Ивановича, надо сказать, была, — пишет Юрий Кружнов, — природная властность в голосе, взгляде. При своем довольно хрупком (если не сказать щуплом) и далеко не атлетическом телосложении, он обладал всеми манерами геркулеса и атлета. Говорил неторопливо и веско, ходил тоже неторопливо, ноги слегка враскорячку, как будто ему мешают идти могучие трицепсы ног…»

Борисов поставил шар для разбивки, подал Кружнову кий, оперся на свой — и застыл в выжидательной позе. Право первого удара он предоставил партнеру. «Я, — рассказывает Кружнов, — сначала стал мучительно вспоминать, как держали кий те, кого я так часто видел в этой бильярдной. Наконец мне удалось уложить кий на пальцы левой руки, а правой я стал примериваться к шару. После долгих пассов-примерок я двинул по шару что было силы. Но предатель-кий, вместо того чтобы толкнуть шар, вырвался из моей руки, пролетел вперед на полметра, ударился в дальний борт стола и там замер.

Олег Иванович долго молчал, с трагическим сожалением и даже отчаянием глядя на неподвижные шары.

— Ах, так ты не умеешь… — сказал он тихо».