Олег Борисов

«Говорили, — вспоминает работу с Борисовым в Доме звукозаписи Владимир Малков, — что он „тяжелый человек“. А в чем — тяжелый? Мало кого подпускал к себе, огрызался. Но если он кого-то не подпускал, то потом, как правило, выяснялось, что человек того стоил — или обстоятельства были таковы. А если уж ты проходил у него „проверку“, общаться можно было спокойно. Мне с ним было легко. Пристроек и реверансов нам не потребовалось. Может быть, потому, что мы ничем другим, кроме дела, не занимались. У нас была встреча по конкретному делу — и очень мужские взаимоотношения. И мне кажется, что такой тип отношений он ценил».

К Борисову, однолюбу, прекрасному семьянину, даже прикоснуться не смели щупальца пошлости. Желтизна, привычная для театрально-киношного мира, обходила его за много верст, не находя даже малейшего повода, чтобы к нему «присоседиться»: даже желтенького мазка, штришочка в его жизни нельзя было обнаружить. Чужая воля, направленная против Борисова, распылялась, какой бы силой она ни обладала. Гордость Борисова, но не гордыня, которой обычно чуждо чувство собственного достоинства, раздражала, поскольку демонстрировала другим, по выражению театроведа Натальи Казьминой, «их обыденность и обыкновенность».

Попытки представить Борисова в негативном свете, конечно же, были. Один из киевских театральных деятелей, с которым Борисов даже не был знаком, поведал, например, в прессе бредовую, мягко говоря, информацию, связанную с гастролями БДТ в Аргентине в 1981 году. Олег Иванович будто бы заставил Товстоногова взять себя в Аргентину вместо какого-то молодого артиста, который должен был там играть, и из Буэнос-Айреса звонил в Ленинградский обком партии и рассказывал о том, как плохо театр проводит гастроли.

Начать, во-первых, следует с того, что в Аргентину поехали два спектакля БДТ — «Ханума» и «История лошади». Во время аргентинских показов «Ханумы» Товстоногов отправил в массовку — одна только сцена в городской бане чего стоит! — звезд: Борисова, Кирилла Лаврова и Евгения Лебедева, и троица, обычно в спектакле этом не задействованная, изрядно на сцене повеселилась. «Стриж (Стржельчик. — А. Г.) вызывает репетировать „Хануму“ — и нашу „звездную“ баню, — записал Борисов в аргентинском дневничке. — Все, кому не лень, пришли поглазеть. Хохочут. Действительно, все реплики сходятся с нашей ситуацией: „Зачем он нас сюда позвал?“ или „Слетелись по первому зову“. А у меня еще в башке: „И зачем я сюда поехал?“» Герой «Ханумы», не называя причины, созвал друзей в городской бане. И реплики друзей относятся к нему. И полностью подходят к Товстоногову, собравшему в массовке таких артистов.

И только в воспаленном мозгу (это — во-вторых) могла родиться история о том, что Борисов звонил в обком КПСС и докладывал о «плохих» гастролях. В театральной делегации, побывавшей с 19 апреля по 10 мая 1981 года в Аргентине, было кому звонить в «центр». Возглавлял ее заведующий отделом торговли то ли Ленинградского горкома КПСС, то ли обкома партии Николай Букин. Он — по мере необходимости — мог осуществлять связь со своим руководством через тогдашнего посла СССР в Аргентине Сергея Стриганова.

Был, разумеется, в делегации и «искусствовед в штатском» — без них не обходился ни один выезд театральных коллективов и спортивных команд за рубеж. И он сообщал «куда надо» то, что хотел сообщить — в письменной форме и, если срочно, по телефону, предоставленному в его распоряжение работавшими под крышей посольства коллегами этого «искусствоведа» из КГБ.

Оказался БДТ в Аргентине в пасхальные дни. «„Христос воскресе!“ — говорит Б., прикрепленный к нам „инструктор“, попросту говоря, „стукач“, когда мы с Пустохиным выходим из гостиницы, — записал в дневнике Олег Иванович. „Воистину воскресе!“ — отвечаю с гордостью».

Борисов взял с собой в Аргентину письмо, чтобы отправить его в Америку проживающей там другу их семьи Шевелевой. Никому, понятно, он его не показывал. Конверт жег карман пиджака. Поиски почты затянулись. «Как чувствовал — это будет непросто, — вспоминал Олег Иванович. — Сева Кузнецов спрашивает: „Ты что-то ищешь?“ Действительно, у каждого дома останавливаюсь, думаю: почта! а это — банк или какой-нибудь „Эл самовар де Распутин“. Говорю Севке: „Ты в гостиницу иди, я еще погуляю“. Наконец нашел методом исключения. Дышу неровно. Объясняю с трудом, чего мне нужно. Марку покупаю. Мне пальцами показывают, в какое окно. А тут Б. — как из-под земли вырастает. Газеты покупал. „Кажется, он меня только сейчас заметил, — начал прикидывать я, — значит, как покупал марку — не видел. А если и видел, то что? Письмa-то я из кармана здесь не вынимал!“ Объясняю Б., что домой хотел весточку. Он меня под руку: „Мы скорее в Ленинград вернемся, чем дойдет твое письмо“. Быстро перевожу разговор на другую тему… Кажется, он ни о чем не догадался. Зато я теперь знаю, где почта, и марка уже есть, и на что наклеивать».