Олег Борисов

…В спектакле «Павел I» помимо заведомой обреченности Павла Хейфеца и Борисова интересовала — вместе с артистом Борисом Плотниковым — трагическая неизбежность судьбы Александра. «Это, — говорит Леонид Хейфец, — конечно, огромная человеческая драма. И легче всего нам было решить, что он ненавидит отца. Или стремится к власти. Конечно, огромная любовь к отцу и историческая неизбежность, которая сломала его собственную душу, навсегда, до конца жизни поселила в нем боль и очень тяжелое внутреннее испытание, которое он переживал. Притом что он был такой благополучный царь — холеный, красивый, миротворец. Тем не менее завершение его жизни тоже очень трагично, и Мережковский очень глубоко об этом говорит. Перед самым венчанием на царство он говорит устами Александра: „Теперь это со мной навсегда“». Убийство нанесло Александру глубокую психологическую травму, которая, возможно, вызвала его обращение к мистицизму в конце жизни. Михаил Александрович Фонвизин так описывает его реакцию на новость об убийстве: «Когда все кончилось, и он узнал страшную истину, скорбь его была невыразима и доходила до отчаяния. Воспоминание об этой страшной ночи преследовало его всю жизнь и отравляло его тайною грустью». Жена Александра, Елизавета Алексеевна, писала: «Страшная рана в его душе не заживет никогда».

«Отношения Павла и Александра, — вспоминает Борис Плотников, — они очень странные были в последние дни. Олег Иванович со мной всегда был не скажу, что в контрах, но все время не подпускал. Только теперь я понял, что это был, возможно, педагогический ход. Я его даже побаиваться стал. А ведь так и было у Александра с Павлом. Борисов так роль выстраивал. Не только роль — сейчас, мол, я Павел, а потом стоп, перерыв, и мы начинаем как-то запросто. Нет, мне кажется, он выстраивал какие-то отношения человеческие, подчиняя их отношениям сцены. Гипермобилизованный на каждое проявление. Я бы сказал, что он — великий человек. Актерство в нем это часть только его, часть, весомая, но прежде всего Борисов — это явление. А актерство — одно из проявлений этого явления. Каждый спектакль он клал себя на плаху».

Голос практически без эмоций, ровный, негромкий, отрешенный даже звучит со сцены, когда в царских покоях Борисов — Павел рассказывает княгине Анне Гагариной странный эпизод:

— Давно было, лет двадцать назад. Шли мы раз ночью зимою с Куракиным по набережной. Луна, светло, почти как днем, только на снегу тени черные. Ни души, точно все вымерло. На Сенатскую площадь вышли, где нынче памятники… Вдруг слышу, рядом кто-то идет — гляжу — высокий, высокий, в черном плаще, шляпа низко — лица не видать. «Кто это?» — говорю. А он остановился, снял шляпу — и узнал я — государь император Петр I. Посмотрел на меня долго, скорбно да ласково так, головой покачал и два только слова молвил, те же вот, что ты сейчас: «Бедный Павел! Бедный Павел!»

— И что же?

— Не помню. Упал я, верно, без чувств. Только как пришел в себя, вижу, Куракин надо мною хлопочет, снегом виски трет…

«Борисов, — точно, на мой взгляд, подмечено Андреем Карауловым, — произносил эти несколько фраз так, что Аннушка цепенела от ужаса. Речь шла — о роковой предначертанности исхода. И был это, видно, голос Божий, хотя Павлу померещилась фигура Петра».

Сцен с Александром, надо сказать, было немного. И Плотников всякий раз наблюдал из-за кулис, как работает Борисов. Всякий раз это было по-разному, но суть, хребет всегда были едиными и беспредельными.

«Мне кажется, — говорил Олег Борисов 4 мая 1989 года Андрею Караулову, — что история сильно фальсифицировала Павла. Очень сильно. Везде, и в учебниках… да любого человека спросите… кроме курносого идиота… никто ничего сказать не может.

Павел I. Прекрасный русский человек. Умница. Недаром царевич Константин в пьесе говорит: „Он, пожалуй, умнее всех нас“. У него ведь… прозвище было очень интересное. Неспроста ему на Западе, когда он путешествовал, дали прозвище „Гамлет“. Идиоту не дадут прозвище „Гамлет“… Тридцать лет он томился в смертном страхе в Гатчине, когда мама, великая Екатерина, ненавидя его, откидывала в сторону его прожекты и… насмехалась над ним. А он писал целые трактаты по усовершенствованию управления Россией. Но не нужна… такая голова! Это национальная черта, да… Кто-то чуть повыше, и мы сразу его по шапке — бац! чтоб не выскакивал из общего ряда. Не надо вылезать, не любим мы это… Кстати, и в „Павле“… Что я сделал плохого… для страны? — говорит он… Если подсчитать, сколько же Павел полезного сделал… приказов, уставов, документов, в искусстве целая эпоха павловская, хотя он был-то всего четыре года… но он не нужен России, не нужен, пусть будет бардак, он мешает всем этим… офицерам свободно бардачно жить, жрать, пить, с бабами… Он им поперек горла встал. И, конечно, надо убрать. Только я думаю, что идиота они убивать бы не стали. Так бы справились. А они боялись его, вот что. Поэтому и убили…»