Александр Свободин, вспоминая о своих ощущениях от просмотра «Кроткой», говорил, что бывали моменты, когда ему хотелось и не хотелось смотреть на сцену. А Борисов словно приказывал: смотри!
Он владел зрительным залом как Воланд и мог делать со зрителем все, что ему хотелось. Татьяна Доронина говорит, что у нее нет иного примера такого воплощения любого произведения Достоевского, такого точного соответствия, как Борисов соответствовал образу героя повести «Кроткая», спектакль по которой стал театральной легендой двух столиц. Борисов в «Кроткой» сыграл, по мнению Олега Табакова, «совершенно не по правилам, не используя заемную мысль, вычитанную из книг, а дерзко, от первого лица, и стал — да простит меня режиссер-постановщик — создателем этого спектакля».
«Легендарный спектакль Льва Додина „Кроткая“, — написала Лиза Кешишева в „Петербургском театральном журнале“, — сохранен десятками удивительных текстов и притаившейся в зале любительской камерой. Я пишу „притаившейся“, потому что не могу подобрать более точного определения к боязливому, мятущемуся ее взгляду и не представляю другого — размеренно и холодно шагающего по спектаклю — от склейки к склейке. Вместо него — рукотворная дрожь и скачки, короткими штрихами воссоздающие полотно „Кроткой“».
«Притаившуюся» камеру я, боясь сделать лишний вдох-выдох, держал в зале на Москвина в своих руках.
У меня была привезенная из Финляндии, где я в первой половине 1980-х годов работал корреспондентом ТАСС, любительская видеокамера, довольно громоздкая и для съемок в темном зале малопригодная. Когда Алла Романовна, благодаря которой запись «Кроткой», собственно, и состоялась, договорилась с театром, я взял — на несколько часов — более современную камеру у своего друга и коллеги Михаила Кожевникова, только-только вернувшегося из Кувейта.
«„Легенду“ сегодня, — пишет Светлана Шагина, — можно увидеть в записи, и даже ее неважное качество (темное, часто с расфокусом изображение, с эхом звук) утверждает — перед нами действительно спектакль-событие, спектакль-исполин, которому любой хвалебный эпитет не то что мелок или недостаточен, он ему вовсе не нужен».
Сергей Качанов, блистательный актер Студии театрального искусства Сергея Женовача, преподаватель ГИТИСа, поведал мне, что всем новым студентам они в начале учебного года раздают по диску с записью «Кроткой».
«Знаете, — рассказывает актриса Полина Агуреева, — какой мистический случай со мной произошел? Я „Белые ночи“ играю много лет и не считаю спектакль самым удачным, но люблю, потому что это — Достоевский. Все время разгадываю, как играть Достоевского, пытаюсь существовать разными способами. И вот недавно (интервью было дано в марте 2012 года. —
Глава семнадцатая
Последний спектакль
Анатолий Смелянский понимал, что Борисов собирается уходить. У него появилась идея, как удержать Олега Ивановича во МХАТе. Как тут, однако, удержишь, если у Борисова с Ефремовым уже состоялся разговор после истории с Астровым и после того, как Ефремов, собираясь, по Смелянскому, «ответить разбуженной улице и стране», решил поставить «Бориса Годунова», но не видел, несмотря на ранее сделанные обещания, в Годунове Борисова и назначил на роль царя Иннокентия Смоктуновского?
«Почему не видел? — задает себе вопрос Смелянский. — Не знаю. И теперь уже никогда не узнаю».
Можно только догадываться — Анатолий Смелянский прав: мы уже никогда не узнаем, почему это произошло, — какие соображения двигали Олегом Ефремовым, когда он отказал вдруг Борисову в обещанной ему роли Бориса Годунова. Сам хотел сыграть? Но сначала ведь планировался Смоктуновский, потом репетировал Калягин, а закончилось, впрочем, тем, что действительно — сам: «Достиг я высшей власти…»
Смоктуновский, к слову, провел в «Борисе» четыре десятка репетиций, что-то разладилось и репетиции прекратились.
Борисов, понятно, ни в какой другой роли в «Борисе Годунове» себя не представлял и, не получив роль главную, от работы в этом спектакле вообще отказался. Это сильно ударило по самолюбию Ефремова. «Ну, хорошо, — сказал тогда Олег Николаевич Олегу Ивановичу. — Если ты не хочешь играть то, что я тебе предлагаю, думай о себе, о своей судьбе».
Что это, если не предложение уйти?