Выдающийся театральный художник Боровский, с которым Борисов дружил еще с киевских времен, с той же скрупулезностью, как и Олег Иванович, относился к своим сценографическим работам. Он рассказывал, например, что знаменитые двери, как основной мотив спектакля «Преступление и наказание» в Театре на Таганке, ему подсказала книга Михаила Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского». Биограф Боровского Римма Павловна Кречетова свидетельствует: в домашней библиотеке Давида Львовича собраны наиболее важные литературоведческие работы тех лет. И не только собраны, но и прочитаны.
…Однажды, проходя мимо женской гримерной БДТ, Борисов и Додин услышали, как Наталья Акимова (первая партнерша Борисова) напевала мелодию шарманки, звучавшую в «Кроткой». И вовсе не механически, как часто мурлыкают себе под нос, а с выражением, с чувством, как будто распеваясь перед вокальным экзаменом. Олег Иванович остановился, послушал с удовольствием из-за двери и тихо, боясь помешать, обратился к Додину: «Лёва, как вы думаете, сколько я смогу ее поднимать и носить на руках, сколько мне бог даст? Ну, лет десять-то точно… Это значит, что десять лет я как артист буду счастлив. Я бы хотел, чтобы все мои коллеги испытали такое же чувство от нашей профессии: не от себя в ней, а от возможности сжигать и воплощать себя заново!»
В общей сложности на трех сценах «Кроткая» шла десять лет, и Льву Додину всегда казалось, что Олег Иванович мог играть ее до конца жизни — потому что у этой роли, как и у любой другой большой работы, нет возраста. Артист может быть значительно старше своего героя, а может — значительно младше. Если бы хватило физических сил и самой жизни, Борисов бы играл «Кроткую» и в 1990-е годы, говоря о новейшем времени языком Достоевского. Некоторые спектакли, например, в Малом драматическом театре Льва Додина, живут и десять лет, и двадцать, и, возможно, проживут дольше, фантастически изменяясь вместе с нами и вместе со временем.
Борисов для Додина знаковый артист. «Было у меня, — говорит Лев Абрамович, — свое, особое посвящение: Человеку, который что-то отмерил, предопределил в моей судьбе. И не только в работе над Достоевским и Чеховым. За ним — значительный, определяющий период моего собственного пути, отражение друг в друге наших несхожих, а в чем-то и очень схожих, родственных судеб. Вспоминая Олега Борисова, я размышляю об общих законах и закономерностях бытия, о том, как формируется и обогащается опыт, как рушатся каноны и стереотипы, как жадно читается, слушается, воплощается природа, как открываются новые грани сознательного и бессознательного.
Способность удивляться и обостренное чувство правды, аристократизм и в профессии, и в жизни, способность сильно отозваться в душе и затратиться до физиологических первооснов организма — это Олег Борисов. И еще — кротость, высокий дух, верность, желание и умение подсказывать другим дорогу. Я всегда жду этой подсказки. Хочу увидеть его огонек, его маячок, открытые и такие понятные и непонятные мне глаза».