Океан

Но этого не произошло, когда на пороге появился он: обросший щетиной, отчего казался ещё суровей, неопределенного возраста человек с чёрными, огненно светящимися глазами, который с сатанинской жестокостью расправлялся со всеми, кто посмеет покушаться на его честь и достоинство. Он, как хозяин, стал оглядывать всех находящихся в палате. Никто не был этому рад, но никто не посмел выразить недовольство, и причиной тому был страх, потому, как все его знали, ибо массовую истерику в отделении устроил он своими словами, как бритвой по нервам вызвал неведомые страхи, приходящие из подсознания, и то, что некоторые санитары ушли на больничный после того, как пытались его успокоить. Все замерли в ожидании.

– Привет, Олег, – обратился он к человеку, лежащему справа на койке в позе эмбриона, – ты меня помнишь?

Олег глянул на него растерянным взглядом. Было видно, что ему трудно говорить, болезнь убивала в нем всё живое.

– Два года назад мы лежали в одной палате, в пятой, помнишь?

Соседи по палате, молча, ждали развязки, не вымолвив ни слова. Он сел рядом на соседней кровати и немного сдвинул лежащего молодого парня, явно не понимающего, зачем этот человек здесь оказался.

– А тебя как зовут?

– Дима, – тоже с тяжестью выдавил из себя парень.

– В первый раз здесь?

– Да.

– Меня Андрей. Чем занимаешься? Учишься где-нибудь? Или работаешь? Бездельничаешь?

– Учусь, – с каким-то удивлением ответил Дима. Ему явно не хотелось разговаривать на эту тему. Как бы желая закончить эту тему, он добавил, – в Мичуринске.

– Я тоже там учился.

Он знал, что чувствует этот уткнувшийся в подушку парень, потому что сам когда-то пережил такое же. Страх, парализующий всё сознание, убивающий всё живое, всё желание жить, ибо это уже не жизнь. Страх, парализующий и не дающий покоя, страх, не отпускающий тебя с наступлением утра и приходом ночи, и так до бесконечности. И впереди лишь чёрная пропасть.

Самоубийство, приходящее на ум, тебе кажется светом этого бесконечного чёрного тоннеля, и решиться на это мешает всё тот же страх, он сковывает пальцы, когда ты берёшься за лезвие или пытаешься завязать петлю.

И оказаться здесь, в этом безумном месте, которое вряд ли покажется приятным, для этого парня лучший выход из этой черноты, в которую его затянула жизнь.

И глядя на него, он даже жалел, что когда-то, переживая то же самое, не оказался здесь, и тогда бы его болезнь не приняла бы маниакальный характер.

– Ты в ВУЗе учишься?

– Да.

– На каком курсе?

– На четвертом.

– Представляешь, я тоже на четвертом курсе лежал здесь. Я знаю, тебя угнетает то, что ты в психушке, вроде было всё хорошо, а оказался здесь. Всё пройдет. Поверь мне, пройдет время, ты вернешься здоровым и никогда не вспомнишь, что ты здесь находился. Если тебе тяжело, попроси врача отпустить тебя в лечебный отпуск, встретишься с друзьями, родными, развеешься, и всё будет нормально.

***

– Мне нужно поговорить с твоим профессором и взять у него дело Сатаны.

– Эко ты напористый, – прищурил глаз Гульц. – Старик стал чудноват, разговаривать с тобой не станет, тем более на эту тему, он с радостью примет какого-либо священника, но не человека в погонах. А ещё, я предполагаю, и не без оснований, что именно это дело сделало его таким. Эх, Вовик, какая у него светлая, полная талантов голова, ещё в уме и трезвой памяти, несмотря на возраст. Уединится в кабинете, – Гульц принялся разливать, – и живет своей жизнью среди книг, картин и одиночества. – Одним хлопком он опрокинул стакан и сразу с сентиментальности переметнулся в громкий хохот. – Слушай, а может тебе попом нарядиться. С Колобовым вас к нему отправить. Поп и работник его Балда, – пьяный Гульц чуть не свалился со стула.

Его заставили успокоиться суровые глаза Чеснокова.

– Хватит придуриваться, Игорь, смешного тут мало.

– Ой, ой, ой, я обиделась. Пошутить нельзя? Он вежливый человек и поэтому пошлёт тебя вежливо. Допрашивать ты его не имеешь никакого права. Дело о Сатане – частное расследование, больше научная работа, чем дело. И нигде в органах это слово «Сатана» не упоминается. Я тебе ничего не обещаю, но я ему позвоню и поговорю, мы с ним ведь друзья, но, повторяю, давить на старика я не буду. Наливай, чего расселся.

Гульц хоть и был пьян, но слово своё сдержал, утром он позвонил профессору.

– Он готов тебя принять, – услышал Чесноков от эксперта с замашками хулигана-беспризорника.

«Время не ждёт». – дабы не афишировать свой отъезд в Москву, ибо пришлось бы встречаться с генералом Архиповым, перед которым отчитаться было нечем, разве только необъяснимой мистикой, за что, с уверенностью на сто процентов, получил бы нагоняй, с приказом бросить такие замашки, Чесноков сделал свой отъезд неофициальным. Он, сев ночью в поезд, рассчитывал вернуться к вечеру следующего дня. За главного остался Вяземский.

***