Океан

– Может, а ты помнишь погоду полторы недели назад: снег валил, а сейчас что? В окно посмотри. Любой синоптик с современным оборудованием постеснялся бы такой точности.

– Я одно понимаю, этот парень что-то знает.

– Знает, только сказать ничего не может, – Чесноков исподлобья смотрел на Гульца.

Полковник встал из кресла, засунул руки в карманы и стал прохаживаться по кабинету.

– Что остаётся? – он ткнул пальцем на фотороботы, до сих пор висевшие на стене. – Этим картинкам грош цена. Остается Абдулгамидов, но известно, что голос звонившего был без акцента – русский значит. А Наумов, значит, не может давать показания до неопределённого срока. Меня уже с Москвы достали. Какой-то умник даже сделал заявление, что заказчик Абдулгамидов, и чуть ли не исполнитель.

– А чего ты хочешь, на Архипова тоже давят. Может даже больше, чем давят на тебя, – Вяземский закурил прямо в кабинете.

– Давят и что, на всю страну заявления делать? Лишь бы что-нибудь ляпнуть, а там…

– Я смеялся, когда после взрывов домов собирали опергруппы из ФСБ, МВД, прокуратуры. Ведь эти ведомства никогда друг с другом мирно не жили, не то, чтобы работать, и результат сами знаете. Теперь ФСБ решило не позорить свои грозные буквы, а выступает в роли куратора. То есть по ушам вам, а если что лавры нам, – Гульц ехидно улыбнулся. – Тогда решили согнать сюда полковников, майоров, а в результате самым полезным оказался молодой капитан.

– Кстати, ты куда Маликова дел, старый чёрт? Сидит тут, понимаешь, нас оскорбляет, – усмехнулся Вяземский.

– Машина захандрила, поехал делать.

– Да, ребята, смешного мало, у нас дело встало.

– И что теперь – плакать? Посмотри на часы, рабочий день сейчас кончится. Как хотите, я жду Колобова и уматываю. Кто за, прошу поднять руки.

– Плакать, допустим, мы не будем, займемся вплотную побегом Наумова. Где он пропадал три месяца?

Зашёл Маликов:

– Машина готова, кого отвезти?

– Да всех, ждем Колобова и уматываем. Ты с нами, полковник? – Вяземский полез по карманам.

– С вами, – с безразличием ответил Чесноков.

***

В раскрытых глазах ты можешь прочесть,

Все звёзды, что когда-то оставил,

Ты можешь увидеть дома, города,

Огни и закат алый, алый.

Ты можешь раскрасить картины

Как в сказке зелёным иль синим.

Ты можешь развесить плакаты

«Айда на войну».

Но она запишет нам прогул и присвоит вину.

Для неё мы одни с тобой,

Для неё мы забудем печаль.

И заплачем, когда будет ветер,

Ведь нам очень жаль.

Для неё мы одни с тобой

Разгоняем тоску руками,

Мы без шапок выходим под дождь,

А на войну с кулаками.

В мутных глазах все боятся видеть беду.

В зелёных столица – все тропы ведут на войну.

А на стенах эмаль.

Ты страшно боялся чего-то,

Но оно нашло тебя здесь,

И ты вышел когда-то в окно

И ты кончился весь.

«Так это ж песня». Чесноков отодвинул от себя кучу листов, и стал массировать уставшие закрытые глаза большими и сильными пальцами.

Гульц как всегда без стука ввалился, гладко выбритый и стильно одетый.

– Ты ещё не опух? Пойдем, проветримся, чего ты тут как студент перед экзаменами. Пойдешь в город?

– А ты, прочитал что ли уже?

– Я-то прочитал.

– Ну, и что ты думаешь?

Гульц подошёл к зеркалу и стал себя разглядывать:

– Пойдешь со мной, тогда расскажу, а не пойдёшь – терпи до утра.

– И куда пойдем?

– В один барчик, я присмотрел уютное местечко.

– Жди, сейчас оденусь.

Лёгкий весенний ветер обдувал их лица.

– Эх, сейчас бы морозищу, чтобы голова просветлела. – Казалось, что если Чесноков пойдет быстрее, то его массивное тело повернет ветер в другую сторону.

– Эй, куда разогнался, мы не на пробежку вышли, вон уже бар.

Мягкое и приятное для глаз освещение сочеталось с негромкой музыкой. Они подошли к стойке. Ярко накрашенная блондинка стояла за стойкой.

– Мадам, – расплылся в улыбке Гульц – я знаю, вам мало в Париже пространства и поэтому вы живете в этом просторном городе. Нам водки и что-нибудь закусить.

Чесноков положил на плечо Гульца массивную ладонь:

– Пойдем за столик, там спокойнее.

И он направился в самый угол.

– Я тебя догоню, – ответил Гульц, что-то рассказывая барменше, отчего та расплывалась в улыбке. Через несколько минут он вернулся к Чеснокову вместе с барменшей, которая на подносе несла водку и салаты.

– Спасибо, Верочка, даже и не знаю как вас благодарить. – И Верочка с улыбкой удалилась.

– Старый ловелас, когда ты угомонишься.

– Наливай, чего расселся, сначала по пятьдесят и поговорим по трезвому.

Он опрокинул внутрь содержимое стакана, закусывая лимоном.

– Ну, рассказывай, чего там вычитал?

– Во-первых, я обнаружил, что многие стихи – и даже большинство – написаны для песен, на некоторых даже проставлены аккорды. Во-вторых, некоторые стихи не его: есть Высоцкого, есть отрывки из «Евангелия», также современных рок-певцов – «Ария», Виктор Цой, Константин Кинчев. Но большая часть принадлежит одному автору – предположительно Наумову.

– И что он хочет сказать в своих стихах?

– Как я уже сказал – большинство песен. Его постоянно что-то гнетёт и мучает, может это результат его болезни. В его стихах отсутствует сюжет. Он хочет выразить состояние своего внутреннего мира.