Огонь Менестреля

— Бога ради, имя!

— Нет!

— Черт с тобой, я сам выясню.

— Не надо… Нет, не надо. Фолл. — Он поднес дрожащую руку ко рту, словно пытаясь поймать рвущееся из него имя и скрыть его от Блоха. — Ее зовут Джулиана Фолл. Это дочь Катарины Фолл.

— Тоже живет в Нью-Йорке?

— Да, — прошипел Райдер.

— Вот теперь четыре.

Он слышал, как Блох зевнул.

— Сержант, я был с тобой более чем откровенен. Скажи мне хотя бы, что ты собираешься делать?

— Эх, Сэмми, Сэмми. Я хочу быть уверен, что ты не завалишь дело. Разве не об этом я думаю все время?

Глава 9

Хендрик де Гир вышел на Шаапстраат, в тесном и напичканном полицейскими центре Антверпена. Это было не самое живописное место для такого пленительного и романтического ремесла. На четырех главных улицах — Пеликаанстраат, Рифжстраат, Шаапстраат и Ховенистраат — расположились невзрачные, уродливые дома. Но Хендрик знал, что их невыразительная наружность обманчива. За стенами зданий находились мастерские величайших знатоков алмазного дела и одни из самых изощренных в мире систем связи и охраны. Пусть не очень крупная, но это была столица бриллиантов, и она жила своей жизнью.

Голландцу были хорошо известны здешние порядки, и он не позволил себе расслабиться. Он знал, куда направляется, но шел не спеша, не желая привлекать внимания к своей особе. День выдался пасмурный, с Северного моря дул холодный, влажный ветер, однако улицы были заполнены людьми, и все они так или иначе были связаны с бриллиантами. Хендрик не замечал ни погоды, ни собственных противоречивых чувств. Он прошел мимо группы мужчин в хасидских одеждах. Многие бельгийские евреи были связаны с алмазным бизнесом. На протяжении нескольких столетий они имели дело с алмазами — как ростовщики, огранщики и шлифовщики, и как гонимый народ. Огранка алмазов была одним из немногих ремесел, которым им позволяли заниматься, а как ростовщиков их часто просили обменять бриллианты на золото и серебро. Если их вдруг вынуждали покинуть свои дома, то им не составляло труда упаковать драгоценные камни; они знали, что бриллианты ценятся практически везде и с их помощью они обживутся в любом месте. Еврейский геноцид двадцатого столетия уничтожил производство бриллиантов в Амстердаме и Антверпене. Амстердаму так и не удалось восстановить свой довоенный статус, но Антверпен вернул себе славу бриллиантовой столицы мира. Здесь вновь можно было найти самых умелых резчиков алмазов, знавших, что делать с наиболее трудными экземплярами.

К ним относился Джоханнес Пеперкэмп, один из немногих огранщиков нееврейской крови. Старик, ставший легендой этого ремесла. У него были знания и имелось чутье. Каким бы трудным ни был алмаз, ему всегда удавалось справиться с ним. Лишь немногие помнили те редкие случаи, когда в руках Джоханнеса Пеперкэмпа — или любого другого из Пеперкэмпов — дорогой камень рассыпался на кусочки.

Но теперь Джоханнесу перевалило за семьдесят. Старость, а также компьютеры и лазеры вторглись в его ремесло, и Хендрик не удивился, обнаружив мастерскую своего давнего друга в самом захудалом доме. Охрана здесь, видимо, была не такой серьезной, как в других зданиях, и Хендрик, переговорив по-голландски с охранником-фламандцем, был быстро пропущен наверх. Миновав два темных лестничных пролета и оказавшись перед дверью с заиндевевшим стеклом, Хендрик не обнаружил у себя признаков волнения. Сердце билось ровно. Он делал свое дело. Всего-навсего.

Он наполовину застегнул молнию на куртке. До этого он не замечал холода. Де Гир вздохнул, отметив про себя эту заминку, и открыл дверь.

Джоханнес Пеперкэмп сидел за старинным столом и ел свой ленч. Бутерброд с сыром, кусочек копченого угря и чашка горячего чая. Его глаза казались тусклыми, он медленно жевал. Он не слышал, как вошел Хендрик.

Закрыв за собой дверь, Хендрик несколько секунд смотрел на него. Он помнил Джоханнеса здоровым и энергичным, спокойным и умным, в те времена, когда тот уже считался одним из лучших огранщиков в мире. В сущности, у него не было другого выбора. Если ты мужчина из рода Пеперкэмпов, тебе ничего не остается, кроме как заняться бриллиантами. По крайней мере, в Амстердаме, где ты провел сорок лет своей жизни. После Второй мировой войны Джоханнес перебрался в Антверпен. Сейчас он — последний мужчина из рода Пеперкэмпов, а единственный представитель следующего поколения — Джулиана Фолл. Традиция Пеперкэмпов умрет вместе с ее дядей.

Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз смотрел в эти голубые глаза. Хендрик подумал — как быстро течет время. Им обоим удалось дожить до старости. Сейчас, через сорок с лишним лет, это казалось совершенно немыслимым. Если бы они умерли во время войны, так ли уж многого они бы лишились? Он так не думал. Они бы умерли друзьями.