Офицер и шпион

«Расскажите мне еще раз об обстоятельствах, при которых в ваши руки попала „пти блю“…»

Приблизительно месяц спустя после моего ареста Фабр в качестве следственного судьи переходит в столь любимую несостоявшимися французскими драматургами стадию судебного процесса: столкновения разных свидетельских показаний. Ритуал всегда один и тот же. Сначала мне в двадцатый раз задают вопрос о том или ином событии – реконструкции «пти блю», показе документа о почтовых голубях Луи, утечках в газеты. Потом судья нажимает электрический звонок, и появляется один из моих врагов, который пересказывает свою версию того же события. Судья в это время пристально вглядывается в нас, словно просвечивает наши души невидимыми лучами и видит, кто лжет. Так я снова сталкиваюсь лицом к лицу с Гонзом, Лотом, Грибленом, Вальданом, Жюнком и даже консьержем Капио. Должен сказать, что, хотя они и находятся на свободе и, предположительно, празднуют победу, вид у них бледный и даже изможденный, в особенности у Гонза, у которого, кажется, развился тик под левым глазом.

Но больше всего меня потрясает Анри. Он входит, не глядя на меня, и монотонно пересказывает историю о том, что видел меня и Луи над секретной папкой. Его голос потерял прежнюю силу, и я замечаю: он настолько похудел, что, начиная потеть, может легко просунуть руку целиком между шеей и воротником мундира. Он только заканчивает свой рассказ, когда раздается стук в дверь, входит помощник Фабра и говорит, что того вызывают к телефону в приемной.

– Срочно – звонит министр юстиции.

– Прошу меня простить, господа, я на минуту.

Анри взволнованно смотрит ему вслед. Дверь закрывается, и мы остаемся один на один. У меня тут же закрадывается подозрение, что это подстроено, я оглядываюсь: не может ли где прятаться подслушивающий. Но спрятаться тут невозможно, и минуту-другую спустя любопытство берет верх и я спрашиваю:

– Как ваша рука, полковник?

– Что – это? – Он смотрит на руку, сжимает и разжимает пальцы, словно проверяет, как она действует. – Рука в порядке. – Он смотрит на меня. Щеки его впали, челюсти заострились, и от этого кажется, что прежнее защитное многословие покинуло его, оставив возрастные морщины на лице. В его темных волосах появилась проседь.

– А как вы?

– Вполне приемлемо.

– Вы хорошо спите по ночам?

Его вопрос удивляет меня.

– Да. А вы?

Анри откашливается.

– Не очень хорошо, полковник… мсье, правильно сказать. Плохо спится. Я устал от всего этого треклятого дела и, не скрываю, от вас.

– Ну, по крайней мере, тут наши мнения совпадают!

– В тюрьме тяжело?

– Я скажу так: пахнет там даже хуже, чем в наших старых кабинетах.

– Ха! – Анри подается вперед. – Честно говоря, я просил освободить меня от моих обязанностей в контрразведке. Я бы хотел вернуться к здоровой жизни в полку.

– Да, я вас понимаю. А ваша жена и мальчик – они как?

Анри открывает было рот, чтобы ответить, но молчит, сглатывает комок в горле, и, к моему удивлению, его глаза наполняются слезами, и он отворачивается в тот самый момент, когда возвращается Фабр.

– Итак, господа, – говорит он, – секретная папка…

Недели две спустя после выключения света на ночь я лежу на моем тонком тюремном матрасе. Читать нет возможности, и я жду начала ночной какофонии, но слышу звук отодвигаемой щеколды, поворот ключа в скважине. Мне в лицо бьет луч яркого света.

– Заключенный, следуйте за мной.

Ла Санте построена в соответствии с новейшими научными принципами в подражание колесу: ступица со спицами – камеры с заключенными находятся на спицах, а директор и персонал располагаются в ступице. Я иду за надзирателем по длинному коридору в административный блок в центре. Он отпирает дверь, проводит меня по круговому коридору в небольшую комнату без окон, предназначенную для встреч с посетителями, в стену вделана решетка. Надзиратель остается снаружи, но дверь не закрывает.

Из-за решетки раздается голос:

– Пикар!

Освещение здесь тусклое. Я не сразу узнаю, кто это.

– Лабори? Что происходит?

– Анри арестован.

– Бог ты мой! За что?

– Правительство только что выступило с заявлением. Слушайте: «Сегодня в кабинете военного министра полковник Анри признался, что он автор документа от тысяча восемьсот девяносто шестого года, в котором назван Дрейфус. Военный министр немедленно арестовал его, и полковника увезли в крепость Мон-Валерьян». – Адвокат замолкает в ожидании моей реакции. – Пикар, вы слышали?

У меня уходит немного времени, чтобы все осмыслить.

– Что заставило его признаться?

– Никто пока не знает. Это случилось всего несколько часов назад. Кроме заявления правительства, у нас ничего нет.

– А остальные? Буадефр, Гонз – о них что-нибудь известно?

– Нет. Но всем им конец. Они всё поставили на это письмо. – Лабори наклоняет голову вплотную к решетке, я вижу его голубые, горящие от возбуждения глаза. – Анри никогда не пошел бы на это по своей инициативе?

– Это немыслимо. Если он не получил прямого приказа, то они, как минимум, должны были знать о его намерениях.