Однажды темной зимней ночью…

В Бомбее жара окутывала как одеяло, ласково лизала влажным языком. По утрам нас будили собаки, а засыпали мы под мерные «тук-тук» вентиляторов. Моя айя, так в Индии называют нянь-туземок, согревала мне молоко и услащала его сахаром. Она даже в амлу добавляла мне сахар, делая сладким все, что мне давали. Когда я болела, она напевала мне песни, сколько бы ни твердили ей мои матушка и отец, что я уже выросла из песенок. Когда меня всю обсыпало сыпью, она купала меня в сквашенном молоке. И теперь я отчаянно желала ее нежности, ее теплоты, ее подогретого сладкого молока и ее целебного дахи[33].

Кожа на голове разрывалась, и между ногами я тоже разрывалась. Руки доктора Хармана ледышками холодили разгоряченную кожу. Я беззвучно кричала, снова и снова, и крик наконец вырвался, пронзительный и резкий. Непрерывный. Но только не из моего рта.

День третий.

В комнате плавала отливающая краснотой темнота, точь-в-точь как у меня под веками. Я лежала неподвижно, а вокруг стояла мертвая тишина. Довольно долго я никак не могла сообразить, сплю я или бодрствую. Лауданум медленно отпускал мои члены, мой язык, и они отзывались болью, стоило мне хотя бы чуть-чуть пошевелиться. Потом пришла боль между ногами и во всем теле, боль сковала мне череп, и я поняла, что не сплю и что мир изменился. Я стала матерью.

– Проснулись, мадам? – Миссис Ноукс восседала в кресле у моей постели, освещенная газовой лампой. Глаза уже не были черными провалами, это были ее собственные вострые глазки, на руках она держала сверток из хрустящих белых пеленок. – Целых два дня проспали. Доктор Харман посчитал, что вас лучше всего не трогать.

– А мой ребенок? – от сухости в горле мой голос совсем осип.

– Девочка.

– Девочка? – на моих глазах проступили слезы, и я протянула руки к свертку.

Миссис Ноукс встала с кресла и бережно поместила сверток мне в руки. Розовое личико, носик кнопочкой, идеально перламутровые веки, губки аккуратные, розовые, точно бутон, ароматы свежевыпеченного хлеба и лаванды. Прилив любви, острой, жаркой. Моя дочка. От потрясения и радости я громко всхлипнула.

– Полноте, мадам, – проговорила миссис Ноукс мягко, к ее обычному отрывистому тявканью добавилась сладость. – Нам не велено волновать вас.

Она забрала у меня из рук мою дочь, и я невольно потянулась за ней.

– Но…

– Успеете еще натетешкаться с маленькой, – продолжала она. – Роды прошли тяжело, да вы и сами знаете. Доктор Харман предписал вам строгий постельный режим на все время вашей послеродовой изоляции. – На недоуменное выражение моего лица миссис Ноукс только фыркнула. – Таков обычай, и доктор Харман считает, это только к лучшему.

– Я никогда не…

– Вы ведь прибыли из очень отдаленных мест, откуда же вам слышать. А здесь это самое обычное дело, – сказала миссис Ноукс и, наклонившись, уложила мою малышку в колыбельку, которую Ричард еще раньше выписал из города. – Девять дней покоя.

– Девять?

– Нате-ка выпейте. – Она взяла с прикроватного столика чашку, от которой шел пар. Я проглотила жиденький бульон. – Вот и славно. Никаких волнений. Никаких разговоров. Полный покой.

– А Ричарду…

– Только через несколько дней, не раньше. Вы и малышка должны отдыхать, пока доктор не решит, что вы поправились.

Она достала из ящика комода свежую ночную сорочку. Как послушный ребенок, я подняла руки и позволила ей стащить с меня родильную, несвежую от пота, пропитанную кровью сорочку и через голову натянуть мне новую, хлопчатую и чистенькую.

– Смотрите, как хорошо держатся ваши косы, – одобрительно заметила миссис Ноукс. – Мы их и расплетать-то не будем, пускай все эти дни побудут как есть. А пока, если вам что-то понадобится – покормить маленькую или сходить в ночную вазу, – вы должны нажать вот на это.

Она указала на звонок, который починили, когда по-новому оформляли комнату.

– В ночную вазу? – слабым голосом повторила я.

– А вот тут еще лауданум, если у вас будут боли. – Она дотронулась до стеклянной бутылочки на комоде. – Вам и сейчас надо принять немножко.

– Прошу вас, можно мне подержать…

– Она спит, – резко возразила миссис Ноукс. – А если она спит, то и вам самое время. Ложитесь-ка на подушки.

Я замотала головой.

– Пожалуйста, можно мне поговорить с Ричардом?

– Никаких разговоров, мадам, – отрезала миссис Ноукс. – Доктор не велел. Хотите, чтобы я привела его и он сам растолковал вам, что к чему?

Не имея ни малейшего желания видеть кого-нибудь, кроме моей малышки и Ричарда, и видя, что миссис Ноукс не поколебать, я откинулась на подушки, а она отвинтила крышечку с бутылки и налила в десертную ложку лекарство. Я, не жалуясь, проглотила его, только приветствуя усталость и слабость, мгновенно охватившие мое тело под действием лауданума. У меня родился ребенок, и я осталась жива. Далеко не все женщины могут похвастаться таким исходом.