Однажды темной зимней ночью…

Миссис Ноукс поправила тяжелые портьеры, звук напоминал шелест палой листвы. Холодный страх мурашками пополз по шее, но было слишком поздно. Лауданум уже вовсю действовал на меня. В замке заскрежетал ключ. Погружаясь в тяжелое забытье, я вспоминала дрогнувшие от несуществующего ветерка портьеры и чье-то дыхание на моем лице. Черные как ночь глаза, пялившиеся на меня из черных теней. Чавканье разеваемого рта.

День четвертый.

Я села в постели, в животе и ногах ощущалась слабость, как в распутанных узлах. У изножья кровати нечто бесформенное нависало над колыбелькой. У меня оборвалось дыхание. Низенькое и сгорбленное, оно, казалось, стоит на четвереньках, и я стала лихорадочно искать вокруг себя что-нибудь острое, чем можно бросить в это нечто, проткнуть эту сгорбленную спину. Ее спину.

Плавным движением я поднесла руку к волосам и вытащила длинную шпильку, вогнанную миссис Ноукс в мою туго заплетенную косу. Резь между ногами напомнила мне о наложенных швах, за которые опасался доктор Харман, и мне пришлось, как маленькой, извиваясь, подползать к краю кровати. Я все выше и выше поднимала шпильку над склонившейся женщиной.

И вдруг на ее спине по обе стороны дуги позвоночника отверзлись глаза.

Издав вопль, я в ужасе отшатнулась. Внезапно комнату залил свет, такой яркий, что прямо завибрировал вокруг меня.

– Кэтрин! – Чьи-то руки обхватили меня, оттащили от края к середине кровати. Ричард. – Кэтрин, ты должна лежать спокойно.

– Сэр, вам нельзя здесь находиться. – Доктор Харман сменил моего мужа, я ощутила его ледяные руки сначала на плечах, а потом на лице, когда он по очереди приподнимал мне веки. Его физиономия с бородкой придвинулась ко мне, а позади него я увидела, что Ричард идет к выходу. – Миссис Блейк, успокойтесь, прошу вас. Что, боли?

– Нет! – закричала я, показывая рукой на изножье кровати. – Там!

Мужчины посмотрели, куда я указывала, и Ричард рассмеялся. Он подошел к кровати с другой стороны и подсел ко мне в искреннем порыве, что я так любила в нем, и взял мою трясущуюся руку.

– Там наша малышка, Кэтрин. Ты же помнишь, да?

– Я не про это, – нервно выпалила я. Свет резал мне глаза, как тогда по дороге в церковь, когда меня ослепил резкий переход от белизны снегов к густой черноте леса. – Она здесь!

– Если ты о миссис Ноукс, то она внизу. Хочешь ее позвать – нажми на звонок…

– Да там же, вон!

Но в этот раз Ричарду даже не пришлось обрывать меня. Я и сама видела, ясно видела в лившемся из распахнутой двери свете, что никакой женщины у колыбели не было. Никто не склонялся над нашим ребенком. Лишь горбился балдахин, закрывавший лицо малышки от света. Должно быть, миссис Ноукс подняла его, чтобы девочке лучше спалось. А напугавшие меня глаза были глазами нашей малышки. Меня все еще била дрожь при воспоминании об ужасе, который едва не случился, шпилька выскользнула из пальцев.

Тоненький писк раздался из-под балдахина. Ричард тут же вскочил, подхватил малышку и передал мне.

– Сэр, это никак не…

– Всего на минутку, – нетерпеливо перебил его Ричард. – Она расстроена, сами же видите!

– Затем и надо держать комнату в темноте, сэр, – рявкнул в ответ доктор Харман. Они наскакивали друг на друга, как пара петухов, но мне не было до них дела, потому что я держала на руках свою малышку и от любви к ней у меня мутилось в голове. Со мной она мигом успокоилась, перламутровые полукружья ее век почти не подрагивали.

Ричард пыхтел, видимо проиграв спор доктору.

– Потом зайду, Кэтрин. – Он запечатлел колючий поцелуй на моем челе и осторожно вынул из моих рук малышку. – Всего неделя, а там уже и Рождество, и ты совсем поправишься.

– Можно пододвинуть колыбельку ближе ко мне?

Ричард вопросительно взглянул на доктора Хармана, и тот прищурился.

– Обещаете не садиться в постели, чтобы смотреть на нее?

– Конечно, – легко согласилась я. – Просто мне спокойнее, когда она рядом со мной.

Доктор закивал, хотя и неодобрительно. Ричард легко поднял колыбель вместе с малышкой и балдахином и бережно поставил у самой кровати. Я со вздохом откинулась на подушки, доктор подошел со своей ужасающей стальной ложкой, и я безропотно проглотила лекарство и призывала на память свою милую айю, и ягоды амлы, и щечку малышки, которую уже видела, и ее грудку, во сне нежно вздымающуюся и опадающую, а дверь тем временем закрыли, и комната снова утонула в красно-черной темноте.

День пятый.

Карминная комната стирала грань между днем и ночью. Пурпурные портьеры подбили какой-то непроницаемой для света тканью, и только на пятый день, разбуженная переполненным мочевым пузырем, я собралась с силами доковылять до окна.