Один против судьбы

Семья его друзей, Брунсвиков, просила композитора послушать ее игру. Она была двоюродной сестрой Терезы, Жозефины и Шарлотты Брунсвиков и их брата, молодого Франца Брунсвика.

— Я Гвиччарди! — войдя, просто сказала она.

Он поклонился и движением руки пригласил сесть на единственный свободный стул — прямо у рояля.

Девушка опустилась на предложенный стул бесшумно, как опускается на землю легкое перышко, долго плававшее в воздухе. Широкая юбка легла вокруг нее. Она молча смотрела на него из-под четко обозначенных дуг бровей. Джульетта уже была наслышана об этом славном «дикаре». Так как Людвиг тоже молчал, она вдруг произнесла:

— Добрый день!

Это следовало сделать входя, а сейчас это могло показаться смешным, и она рассмеялась. Что могло быть хуже! Он сказал ей сухо, как только мог:

— Мне говорили о вас Брунсвикл. Однако я должен предупредить, что с начинающими не занимаюсь. Поэтому не могу поручиться, что стану заниматься с вами. Что вы хотите мне сыграть?

Но он уже знал в это мгновение, что будет учить ее, что он уже в плену у ее темных глаз. «Сколько ей может быть лет? — спрашивал он себя. — Шестнадцать? Семнадцать?»

Джульетта разложила принесенные с собой ноты и начала играть его сонату. Он уже привык к тому, что молодые женщины, старавшиеся попасть в число его учениц, поступали так, добиваясь его благосклонности. Но ей этого не требовалось. Она сразу глубоко задела его сердце, не желая этого и не ведая об этом. Впрочем, она оказалась неплохой пианисткой.

Потом Бетховен стремился, чтобы прелесть ее игры не уступала прелести ее облика. Он был к Джульетте строг, как ни к кому другому…

Они часто виделись в светских салонах, и он обратил внимание, что она с удовольствием ловит восхищенные взгляды и ей нравится, когда за ее спиной раздается шепот: «Смотрите, какая красивая итальянка!» Это сердило его.

Он топал ногами, бросал на пол ноты, когда она играла небрежно. Полезно проучить их — учеников из дворянских семей!

Она собирала ноты, улыбаясь своими волшебными устами. Позднее он сам стал подбирать их, и она вознаграждала его взглядом, в котором порой виделось нечто большее, чем простая благодарность. Этот взгляд укрощал его, и, когда девушка уходила, он тихо предавался мечтам.

Ему было около тридцати лет, судьба принесла ему славу, деньги, известность. Только любви недоставало ему. Разве не может ой желать ее? Мечтать о милой жене? Оп, который с малых лет знал столько горя и труда!

Он предавался мечтам, ничего не замечая вокруг себя. Оглушенный своим счастьем, он не слышал разговора, ведущегося возле него.

Внезапно его мозг пронзила страшная мысль. Мысль, которую гнал от себя, а она все снова и снова заявляла о себе, не позволяла забыть ее.

Людвигу Бетховену временами казалось, что он теряет слух. Но нет, это же невозможно! Это всего лишь временная болезнь. Не может он, в самом деле, лишиться того, что составляет суть его существования, его жизни.

Он горестно сомкнул веки и стиснул зубы, чтобы не разрыдаться. Глухой музыкант! Что может быть более трагичным?

Он тряхнул головой и резко поднялся. Так неожиданно, что сидящие рядом удивленно воззрились на него. А Людвиг подошел к ветхому пианино в углу.

Струны глухо запели скорбную мелодию. Молоденький Рис вздрогнул. Повернулся к Цмескалю, сидевшему рядом, и прошептал:

— «Патетическая»!

Цмескаль благоговейно кивнул.

Лицо Риса было полно радостного воодушевления. Он и не мечтал услышать когда-нибудь в исполнении самого композитора сонату, из-за которой по всей Германии среди музыкантов велись неумолкающие споры. Молодые боготворили ее, старшие ненавидели. Профессора запрещали студентам разучивать и исполнять необыкновенное сочинение, разрушавшее обветшалые представления о законах композиции. Однако молодые музыканты покупали ноты и втайне разучивали сонату.

Напрягая до предела слух, Рис буквально впился глазами в лицо игравшего. Ему слышалась не просто мело-дня, то был диалог. Будто в одном существе вели страстную беседу две души. Фортепьяно пело. Оно пело без слов, и все же до такой степени зримы были чувства, вы раженные в музыке, что слушателям временами казалось, будто они сидят в театре и слушают полную драматизма оперу.

Сочинение было исполнено глубочайшей грусти, стихавшей лишь временами. В музыке слышалась печаль, а не жалоба, мужественное страдание высокой души. Иногда возникала мятежная нота, как бы далекий отзвук «Марсельезы».

Рис был тонким музыкантом. Несмотря на свою молодость, он понимал, что было так чуждо музыкантам старого склада в этом сочинении Бетховена. Это не были мелодии, полные спокойствия и уравновешенности, как у композиторов старшего поколения. Скорее здесь развертывалась драматическая картина, выраженная лишь одной музыкальной темой, но разработанной с таким блеском! Те части сонаты, которые в сочинениях прошлого глубиной не отличались, в «Патетической» были наполнены пламенным чувством.