Один против судьбы

— Кому по душе жонглеры и канатоходцы, те могут таять перед ним. Этот немец просто фигляр. Я ему прощаю то, что он гордится умением изобразить на клавишах звяканье бубенчиков, шум леса, рокот воды… и кто знает, что еще. И вовсе не завидую его умению отстукать на фортепьяно этакое тремоло — подражание скрипичным пассажам. Это все пустяки, суета…

Они вошли в зал, довольно просторный и полный оживления. Рис скромно отошел в сторону, когда увидел, как Бетховену протягивают руки, как встречают его приветливыми улыбками. Появился и Даниэль Штейбельт, с завитыми волосами, с воротником такой высоты, что подпирал ему уши. Держался он победителем, по доброте душевной снисходящим до несчастного побежденного.

Это чувство превосходства возникло у него неделю назад, после того как Бетховен отказался сесть к роялю во второй раз. Людвигу надоело слушать подражание колокольчикам и щебету птичек, которые демонстрировал его соперник, и он ушел домой.

Штейбельт воспринял это как бегство, как боязнь поражения. Так же он истолковывал и в разговорах. Полный уверенности, вступал он сегодня в решающее сражение с Бетховеном.

Играли квинтет его собственного сочинения. Он исполнял партию фортепьяно. Штейбельт продемонстрировал в самом деле необыкновенную виртуозность своих пальцев.

— Браво, браво! — раздались восторженные возгласы, поддержанные шумными аплодисментами.

Такие же горячие похвалы выпали и на долю Бетховена.

Однако окончательное мнение о том, кто же является большим мастером, должно было сложиться в результате исполнения свободного сочинения «без нот» — любимой импровизации пианистов. Первым к исполнению своей импровизации приступил Штейбельт.

В таких концертах предполагалось, что исполнитель играет не подготовленную заранее пьесу, а экспромт. При первых же тактах по залу прокатился ропот неудовольствия: было ясно, что пианист хитрит!

Его «импровизация» явно была старательно разучена дома. Парижский виртуоз избрал для своих вариаций тему, уже разработанную Бетховеном в одном из своих сочинений.

Ценителей музыки Штейбельту трудно было обмануть своей прозрачной уловкой. Его проводили сдержанными аплодисментами. Так, из вежливости.

В зале воцарилось невероятное напряжение. Как поступит вспыльчивый Бетховен, глубоко уязвленный выходкой? Ведь он способен подняться и уйти, даже не взглянув ни на кого.

Он шагнул к роялю, будто его кто-то подтолкнул. Множество глаз следило за каждым движением Бетховена, и были поражены тем, что он сделал.

Продвигаясь среди пультов с нотами квинтета Штейбельта, он как во сне провел по ним руками и, захватив виолончельную партию, установил ее на пианино невиданным способом — вверх ногами!

Потом начал, переворачивая ноты, выстукивать одним пальцем нелепую последовательность звуков — это была совершенная бессмыслица, мелодия начисто отсутствовала.

Слушатели сидели затаив дыхание. Что хочет сказать Бетховен сумятицей звуков? Что же из этого получится в конце концов?

То, что они вслед за этим услышали, было невероятно! Бессвязные звуки, заимствованные из стоящего перед ним вверх ногами листа, неожиданно вылились в напев. Постепенно из него выросла мелодия невиданной красоты. И удивительно — в этой фантазии время от времени возникало своеобразное скопление ритмических диссонансов, органично сливающихся с основной мелодией.

Штейбельт был сражен. Он понял, что соперник достиг высот мастерства, ему недоступных. Его гордость была смертельно уязвлена. Он понял, что проиграл все, ради чего ехал в Вену: славу и богатство. И тихо выскользнул в вестибюль.

Победа Бетховена была настолько бесспорной, что на исчезновение Штейбельта никто не обратил внимания.

Когда они вместе с Рисом выходили из зала, Бетховен спросил:

— Хотите сегодня увидеть кусочек Бонна? В таком случае пойдемте со мной в кофейню на Петровской площади! Там нас ждут люди, вам известные.

В отдельной комнате святопетровской кофейни их ждали четверо. Трое из них были почти одного возраста, не старше двадцати пяти лет. Но четвертому, круглолицему, с красноватой кожей лица и черными сверкающими глазами, было не меньше сорока лет. Он сидел напротив двери и первым увидел входящего Бетховена. Стремглав вскочив, он высоко поднял полупустую чашку с черным кофе и трижды ликующе пропел, все более высоким тоном:

— Vivat victor![6]

Закончил он октавой, которую тянул так долго, что композитор прервал его:

— Никакой не победитель, а Людвиг и Фердинанд! — Бетховен переступил порог, и тут только из-за его атлетической спины возникла хрупкая фигурка.

— Так это Рис! — радостно закричал один из ожидавших, и худощавый юнец оказался в распростертых объятиях Стефана Брейнинга.

Средний из трех сыновей доброй покровительницы молодого Бетховена приехал в Вену всего несколько дней назад. Завершив юридическое образование, он искал должности на государственной службе.