Один против судьбы

Когда Бетховен вышел вперед, было ясно, что он в эту минуту не видит ничего перед собой, кроме ряда белых и черных клавиш. Мария-Кристина подошла к роялю и сыграла несколько тактов из квартета Гайдна. Старый маэстро ответил на это проявление внимания улыбкой и учтивым поклоном.

Бетховен уселся и подождал, пока утихнет шум. Потом рояль заговорил. Гайдновская тема начала преображаться под руками пианиста. Минутами казалось, что это не один виртуоз играет на инструменте, из которого он способен извлекать одновременно более десяти тонов, а что под его управлением звенит и грохочет целый оркестр. И в этой буре звуков пальцы скользили с удивительной легкостью.

И хотя они больше походили на пальцы чернорабочего: короткие и широкие, с подушками на концах от бесчисленных упражнений — тем не менее они извлекали звуки нежные, как мерцание звезд…

Однако больше всего Бетховен поразил присутствующих глубиной музыкальной темы, страстным прочтением каждого такта, искренностью и необычайной силой чувств. То он захватывал своих слушателей весельем так, что все блаженно улыбались, то повергал их в такую скорбь, что кое-кто готов был разразиться рыданием. Он обращался с их чувствами как волшебник, внушая им по своему усмотрению то трогательную нежность, то героический подъем духа.

Бетховен играл будто охваченный горячкой. Его смуглое лицо еще больше потемнело, на висках бились жилы, глаза расширились.

Когда пианист отнял наконец от клавиш усталые руки, в зале наступила тишина. Она была красноречивее оваций. Волнение будто связало слушателей.

Но через несколько мгновений гром аплодисментов взорвался неожиданно, как град, и продолжался долго, казалось, что ему не будет конца. Победа молодого музыканта не вызывала сомнений.

юдвиг ван Бетховен, одетый в точном соответствии с предписаниями моды — в сюртуке с фалдами, стянутом в талии, узких брюках, с белоснежным фуляром на шее, поспешно спускался по лестнице трехэтажного дома на Стефанской площади. Выйдя из ворот, он еще раз взглянул на свои большие золотые часы и обеспокоенно покачал головой. Потом зашагал в тумане декабрьского вечера.

Вблизи дома его поджидал юноша лет семнадцати, круглолицый и кудрявый.

— Боюсь, Фердинанд, как бы не опоздать к сражению, — сказал Бетховен. — Бегите за угол, там стоят извозчики, наймите карету поприличнее!

Юноша охотно поспешил за угол. Композитор с улыбкой смотрел ему вслед — ведь это музыкант из Бонна! Как было не любить его!

Самый старший из десяти детей концертмейстера Риса решил завоевать Вену. Он был в том же возрасте, что и маэстро, когда тот тринадцать лет назад пустился в путь к Моцарту. У Риса в кармане было ровно семь талеров, когда он постучал в дверь Бетховена.

Полный страха и сомнений, он вез Бетховену письмо отца. И сразу же очутился в объятиях своего прославленного земляка, услышал слова, согревшие его:

— Мое сердце всегда открыто каждому честному молодому музыканту. А если он уроженец Бонна и носит имя Рис, в его распоряжении и мой кошелек. Напишите отцу, что я буду заботиться о вас, как о сыне. Я всегда помню, как он первым пришел мне на помощь, когда умерла моя матушка.

Бетховен сдержал свое обещание. Он помог юному земляку деньгами и сам занимался с ним. Учил его требовательно, добросовестно — и безвозмездно.

В этот вечер он хотел ввести талантливого пианиста в общество светских покровителей музыки, хотя юноша всего лишь несколько недель назад приехал в город.

Когда его румяный ученик вернулся с одноконными дрожками, учитель добродушно проворчал:

— На мой вкус — отличная колесница, но к графу Фрису лучше приплестись на своих двоих, чем в экипаже, запряженном не в пару.

Однако все же сел и подвинулся в угол, будто боялся, что не хватит места этому тоненькому пареньку в легком пальто. Потом Бетховен заговорил вполголоса, будто сам с собой:

— С юности я терпеть не мог эти турниры между музыкантами. Впрочем, Вергилий[5] говорил… как это он говорил? «Перед злом не отступай! Смело иди ему навстречу…» Штейбельт — это воплощение поверхностности. А поверхностность в искусстве — величайшее зло. Как, впрочем, и во всяком деле. — Потом он обратился к Рису: — Сегодня, милый Фердинанд, вы будете свидетелем сражения, которое многие венцы хотели бы увидеть.

Юноша взглянул на учителя непонимающе:

— Говорят, что Штейбельт замечательный виртуоз!

— Это утверждает прежде всего он сам. Мне рассказывали, будто он специально приехал из Парижа, чтобы меня «ссадить с трона». А некоторые мои друзья, как, например, присутствующий здесь Фердинанд Рис, опасаются за меня, — Он с улыбкой взглянул краем глаза на своего ученика: — Не правда ли?

— Да, — простодушно ответил юноша, — Говорят, что в Париже он считается непревзойденным. А когда он был на гастролях в Германии, в газетах ему воздавали такие хвалы!