Один

Андрей, я много раз уже рассказывал, что, с моей точки зрения, «Война и мир», которая построена, как фуга (это общее место), построена на тему, которая заявлена довольно давно у Толстого в рассказе «Три смерти». «Война и мир» — это роман о том, кто и как умирает. И действительно первоначальный замысел военного романа («Все хорошо, что хорошо кончается»), романа, в котором и Петя, и князь Андрей благополучно возвращаются с войны, — этот замысел был оставлен. Для Толстого ключевой момент в жизни человека — это смерть. Помните, в «Записках сумасшедшего» у него: «Она есть, а ее не должно быть».

Так вот, «Война и мир» — это роман о том, как сделать, чтобы ее не было, роман о том, как расправиться со своей личностью, со своим Я. Потому что только тот, кто наиболее свободен от своего Я (как Пьер в Бородинском сражении, вот в этом эпизоде), тот и выживет, и тот вообще уже сделал главное — тот преодолел смерть. Поэтому князь Андрей… помните, Наташа говорит, что он слишком хорош, и поэтому он умирает. Он действительно стал как-то выше не только себя, не только окружающих, а вообще выше жизни, стал над жизнью. И поэтому смерть его неизбежна — и потому, что он выключен уже из числа живущих. Выключен тем, что он простил Наташу, тем, что он встал над своим тщеславием, забыл его, над всеми своими претензиями и обидами.

Для Толстого Пьер в этот момент, во время войны, и князь Андрей (два его главных героя) переходят в высшее состояние. Пьер ведь тоже переходит в это состояние ценой пребывания на грани смерти. Понимаете, его едва не расстреливают, его чудо спасает, когда расстреливают в Москве пленных. Поэтому для Толстого предсмертное состояние князя Андрея — это просто то высшее состояние, к которому должен стремиться человек. Возможно, после этого перехода удержаться действительно уж среди живых уже невозможно.

«Узнал из Википедии, что Данелия собирался снимать «Хаджи-Мурата». Сценарий был написан с Расулом Гамзатовым и Владимиром Огневым. Судя по их масштабу, фильм не мог получиться плохим. Сохранился ли сценарий? Читали ли вы его?»

Сценарий сохранился, но я его не читал. Более того — Данелия сказал, что возвращаться к этой картине (это у нас в девяностые был разговор) у него есть возможность, но нет желания, потому что сейчас такое высказывание будет только разжиганием всех тлеющих костров национальной розни. Он решил, хотя у него была возможность во время перестройки, решил к картине не возвращаться, хотя это был его самый заметный и вымечтанный десятилетиями замысел. Вот такая аскеза со стороны художника — это, по-моему, замечательно.

«Может ли из этого получиться хорошее кино?»

Конечно. Это очень сценичная и очень киногеничная вещь. И вообще толстовская такая нагая проза поздняя — она же экранизируется едва ли не чаще, чем ранняя. «Отец Сергий» экранизирован дважды. «Воскресение» — самый экранизируемый роман Толстого, ну, еще начиная, простите, с немого кино. Кстати, «Отец Сергий» тоже сделан еще с Мозжухиным. Поэтому мне кажется, что толстовская проза последних лет таит в себе великолепные кинематографические возможности именно потому, что там дан только каркас, ну, действительно, грубо говоря, а все остальное художник может на этот каркас навинтить самостоятельно.

«Каково в целом ваше отношение к современным экранизациям русской классики?»

Если это добавляет что-то к трактовке и при этом не упрощает, не уплощает авторский замысел, то, по-моему, ради бога. Кстати говоря, вариант ВВС «Войны и мира» мне кажется прелестным, прежде всего благодаря, конечно, виртуозным актерским работам и замечательному Пьеру.

«На мой взгляд, Толстой безжалостно деконструировал Николая I, в своей излюбленной манере просто войдя в его мысли. Каково было отношение к этому среди мыслителей того времени? Ведь повесть написана в царствование Александра III».

Нет, она написана в царствование Николая II — это, насколько я помню, 1902–1903 годы. Хотя он возвращался к ней потом.

«Не выглядит ли это как махание кулаками после драки?»

Нет конечно. Потому что для Толстого Николай Павлович (он же Николай Палкин из его очерка) был как раз символом репрессивной российской государственности, которую Толстой от души ненавидел, которую он считал вообще оскорблением России и страшным ее жребием, который, безусловно, не является заслуженным, который, безусловно, можно преодолеть.