Один

И вот для Высоцкого шестидесятники все-таки чужие, он для них не свой, он среди них неорганичен. И поэтому они, становясь перед ним на колени, преклоняясь перед ним, как Евтушенко, высоко его ценя, как Вознесенский, они все-таки были по сравнению с ним счастливцами. И он во многом оскорблял их чувство меры, как вот бывало иногда, наверное, с Окуджавой (хотя Окуджава никогда не говорил этого прямо). Даже Галич, изгнанный из своей советской эпохи и с родины, он всегда был более органичен, чем Высоцкий.

Высоцкий — это человек, катастрофически попавший не в свое время. И вот в этом не только его гамлетовская тема, но в этом и залог отсутствия у него какого-то мировоззрения. А какое мировоззрение может быть у человека, который не жил в девяностые, который формируется сейчас, в пространстве такой сплошной лжи? Не очень понятно, на что он должен опираться. Это ситуация, как говорили Ильф и Петров: «Мировоззрения не было, была ирония». В случае Высоцкого тоже есть эта ирония, но у него есть в результате только одна правда — правда самоуничтожения, правда саморастраты. Ему не на что опереться.

Обратите внимание, что тема дружбы у Высоцкого, вначале очень ярко заявленная, постепенно сходит на нет, и больше того — оборачивается темой предательства. Очень сходная ситуация с Шукшиным, который был не органичен для шестидесятников по другим причинам (это отдельная тема): он был не горожанин и не деревенщик, промежуточная фигура и тоже везде чужой. Но посмотрите, как эволюционирует герой Шукшина, который начинал как, ну, его альтер эго, Пашка Колокольников, вполне органично живет такой парень. А заканчивает он как бандит, причем бандит либо огромного масштаба (в несостоявшемся «Разине»), такой Хлопуша, такой Пугачев в есенинском варианте, либо как Егор Прокудин — просто уголовник, которому вообще нет места в этом мире, он вытеснен в результате в какое-то подсознание нации, в страшный ее подвал. Он нигде не свой, не укорененный. «Народ для разврата собрался», но он уже не свой среди этих людей. Так он и не становится своим на селе. Он от всех отстал и ни к кому не пристал.

И вот для Высоцкого отсутствие мировоззрения, наверное, диктовалось именно тем, что никакой целостной картины мира-то у него и быть не могло. И ужас в том, что в результате, как мне кажется, религиозное чувство у него так и не сформировалось. У него сформировалось ощущение, ну, во-первых, какой-то большой пустоты на месте души, какой-то сосущей пустоты («Мы тоже дети страшных лет России, безвременье вливало водку в нас»). А во-вторых, это тема разных суррогатов религии, которые его прельщали и волновали. Тема духовного поиска для Высоцкого — это и йоги, это и «Песня о Бермудском треугольнике», это и переселение душ, и интерес к паранормальному. Вот песенка, например, «Он был хирургом, даже «нейро» («Он одному первопроходцу поставил новый мозжечок») — это все готовый репортаж из «Очевидное — невероятное». И влияние на него этих тем — неисследованная территория. Это могла бы быть прекрасная диссертация, особенно если бы кто-то вдумчиво просмотрел эти программы и проследил аллюзии на них у Высоцкого.

Вторая тема, которая сегодня, мне кажется, очень близка читателю и слушателю Высоцкого, — это тема тоннелей. Она у него часто возникает («Проложите, проложите хоть тоннель по дну реки»). И особенно остро, конечно, в «Балладе о детстве» («Коридоры кончаются стенкой, а тоннели — выводят на свет!»). Вот это тема общества, которое структурировано социально вот так: оно пронизано тоннелями, тайными связями. И Высоцкий сам рыл именно такой тоннель, он пытался связать между собой горизонтально разные слои вот этого общества. Потому что вертикаль в России не работает, Россия жива горизонталями. И вот рыть эти тоннели в подземной, тайной, скрытой структуре общества — это самое интересное. Этим он и занимался.

Ведь давайте подумаем, какова функция Высоцкого, которая оказалась такой жизненно важной, стала миссией. Когда функция становится миссией — это далеко ведь не всегда происходит. Он это осознал именно как миссию. Я думаю, кстати, потом схожая миссия была и у Сергея Бодрова, который тоже был универсальной такой фигурой. И не зря его последний непоставленный сценарий назывался «Связной». Вот таким связным… Сегодня нет такой фигуры и быть не может. Связным в рыхлом и в общем неструктурированном обществе семидесятых был Высоцкий, который был своим для профессора, для врача, для альпиниста, для вора, даже для такого (что замечательно показано в фильме «Спасибо, что живой) жуликоватого хозяйственника. Он был универсально своим именно потому, что он рыл тоннели, затрагивая темы для этого общества универсальные.