Один

Сама подпольность его существования работала на эту же миссию, потому что, обратите внимание, в России все настоящие связи всегда подпольные: это связи одноклассников, однокамерников, сокамерников (как это называют в пародии на социальную сеть), это землячество, соседство, это общее школьное прошлое. Этими связями жива Россия, а вовсе не горизонт… то есть не вертикалью, которая пронизывает все эти подводные слои. Вот нужно строить социальные сети. Не те социальные сети, в которых происходят социальные выяснения отношений, не те, где непрерывно только и делают что ругаются. Нет, надо строить реальные социальные сети взаимопомощи, благотворительности, пожертвований, образования — ну, соседства.

И для Высоцкого этот мир… Кстати, моя самая любимая песня Высоцкого — это «Баллада о детстве», где этот мир описан. Это мир, конечно, коммунальный, идеализированный, во многих отношениях, может быть, приукрашенный, но тем не менее это мир советский, который в главных своих параметрах остался неизменным и сейчас. Россия — страна тоннелей. Россия — страна горизонтальных связей, которые едины для всех, для президента и для бомжа, как это ни ужасно. Это, наверное, потому, знаете, что в России очень быстро слетает любая шелуха имущественная, тут ты можешь все потерять в секунду. И важно только, условно говоря, пустят ли переночевать. Ну, то есть важно, в какой степени ты связан вот этими тоннелями с другими людьми, насколько тебя удерживает эта пленка, эта паутина. И вот рытье таких тоннелей — это дело чрезвычайно благородное. Это то же самое, что говорил Толстой: «Испускать из себя паутину любви». Но здесь не только любви, а, может быть, и корысти (ничего в этом дурного нет).

И вот третий аспект Высоцкого, который представляется мне, наверное, наиболее интересным. Россия — это страна, которая ценит сдвиг. Надо всегда выпадать из ниши, немножко с ней в некоторых отношениях не совпадать. И вот Высоцкий — это человек универсальный не потому, что он вне ниши. Смотрите: он, казалось бы, московский интеллигент, он играет в Театре на Таганке, в главном прогрессивном театре, круг его друзей — в основном творческая богема. Но при этом он чувствует себя абсолютно своим и среди летчиков, и среди водителей. Может летчикам всю дорогу петь в самолете, и на этом условии они соглашаются его увезти из Магадана. То есть он все время немного выпадает из образа. Все его считают своим, но никому он полностью не свой.

Это очень важно, потому что Россия вообще ценит сдвиг, она не любит формата. Я думаю, что самая страшная цензура — это цензура форматности. Именно поэтому она не прижилась в прессе. Прекрасны те издания, которые не совпадают с target-группой, только они и выживают. Кстати говоря, что там далеко ходить за примером? Вот те программы, которые не имеют конкретного адресата. Мы с вами потому, наверное, и неплохо проводим время, что мы разговариваем не по профессиональному и не по социальному признаку, и нас слушают (ну, как мы видим сейчас), слушает нас огромное количество людей, которые со мной во всяком случае не совпадают ни идеологически, ни социально. Россия — вообще страна не идеологическая.

В случае Высоцкого как раз чрезвычайно важно то, что он не является человеком одной профессии: он актер, драматург и кинодраматург, он бард. Кстати, вот почему-то никто не ставит в заслугу Любимову (а это ведь очень важно) то, что Любимов создавал среду, где человек перерастал себя. Все, кто работал в его театре, были художниками и композиторами, писателями, артистами, рабочими сцены. Он создавал универсальное пространство. Вот это очень важно. Он заставлял их быть универсалами.

И Высоцкий, который… Смотрите — он не либерал и не консерватор, он не шестидесятник и не постшестидесятник, он человек универсальный и при этом ни с кем. Отсюда его страшное одиночество. Мы это одиночество знаем. И об этом вспоминают все его ближайшие друзья (ну, Демидова, Кохановский). Все помнят, что как бы вы с ним ни дружили тесно, вы понимали, что с его одиночеством ничего поделать нельзя. Поэтому он, кстати, и рвал с большинством друзей. Очень мало осталось тех, с кем он сохранил бы отношения. Эти отношения менялись. И не то чтобы он перерастал их, а просто он действительно не был предназначен для формата дружбы, как это ни ужасно.

Кстати, в сборнике воспоминаний о нем, который недавно вышел, видно, что человеческая составляющая там все время приходит в дикое противоречие с требованиями возраста, эпохи, характера. Он все время заложник той или иной социальной роли. А этих социальных ролей у него очень много. Не надо быть конкретно форматом, не надо заниматься одной темой, одной профессией. В России надо уметь все, надо быть в общем универсалом, потому что Россия — это не страна идеологий, не страна четких… Простите, кашель непобедим. Это не страна четких профессий, не страна определенных взглядов. Это страна людей, которые шире нише (наверное, потому, что на протяжении жизни каждому приходится осваивать новое и пользоваться разным инструментарием).