Один

Мне кажется, проблема Райского именно в том, что он только хороший человек, но это не профессия. А Волохов — это вообще плохой человек. И поэтому для России все кончится обрывом. Вот этот обрыв Гончаров каким-то своим аналитическим умом — а ум был очень острый, судя по статье «Мильон терзаний» о «Горе от ума» — своим аналитическим умом он эту возможность предвидел. Он почувствовал, что дальше все пойдет по нисходящей, и что русская история закончится трагическим, катастрофическим обрывом.

И кстати, что можно, безусловно, отнести к лучшим качествам романа, у него, как и у Достоевского в «Бесах», сюжет постепенно убыстряется ко второй части, к третьей. Он чем дольше писал эту книгу, он постепенно разгонялся, и в четвертой он достиг нормального темпа. Там под конец действие спрессовано. И фразы становятся короче, идея становится вообще яснее. Вот я думаю, что пророчество, содержащееся в этом романе, очень важно.

Когда говоришь школьникам, что «Обрыв» — это роман психоделический, сразу у тебя появляется гарантия, что они его прочтут. Или что «Обломов» — психоделический роман. Они знают, что психоделика — это запретно и интересно. Мне кажется, что уникальность Гончарова именно в том, что он освоил, подарил русской литературе новый художественный метод. За этот счет он проиграл в динамике, но колоссально выиграл в пластике, в пластичности, в похожести. Погружаясь в его книгу, вы попадаете в другую стереокартинку. И это стоит того. Поэтому невезучий, печальный, меланхолический Гончаров может стать любимым автором для настоящего ценителя.

А мы услышимся через неделю. Пока.

19 января 2018 года (Владимир Высоцкий)

― Доброй ночи, братцы! Сегодня мы в очередной раз встречаемся в студии. Заявок на лекции и увлекательных вопросов довольно много. Лидируют странным образом два человека. Понятное дело, что предстоящее восьмидесятилетие Владимира Высоцкого многих заставляет подумать о нем. И многие хотят лекцию либо о его прозе (довольно редкая тема), либо о песнях некоторых, отдельных, в частности о религиозности Высоцкого — была ли она, можно ли об этом говорить. Ну, в общем, некоторый блок вопросов о Высоцком.

Вторая неожиданная для меня группа заявок связана с Михаилом Кузминым. И вот здесь я уже совершенно не понимаю — почему. Юбилейного повода никакого нет. Ну, видимо, просто мы из всех звезд русской поэзии первой половины века о нем еще не говорили. И это понятно — потому что Кузмин требует довольно глубокой расшифровки и, во всяком случае, очень серьезного подхода. Если я наберу достаточное количество голосов на лекцию о нем, предупреждаю вас, что эта лекция будет совершенно дилетантская, потому что к разговору о Кузмине готовиться долго. Я его очень люблю, много читал его и о нем, много о нем думал, но в любом случае такие авторы, как Богомолов, Малмстад, Панова, могли бы о нем рассказать, естественно, глубже и увлекательнее. Придется мне ограничиться дилетантскими субъективными заметками.

Ну, пойдем пока по вопросам.

«Прошу вас проанализировать рассказ Толстого «Кавказский пленник».

Видите ли, Леша, у меня большая лекция будет в ближайшее время — «Три кавказских пленника: Пушкин, Лермонтов, Толстой». И она будет выложена в широкий доступ, и там мы просьбу вашей учительницы исполним.

«Вы обещали Ширвиндту написать пьесу для его театра. Если не секрет, можете поделиться замыслом?»

Не написать. Я передал ему готовую «Золушку». Читает он или нет, и до того ли ему сейчас — не в курсе. Мое дело — переслать. Я переслал. Если бы я писал сейчас сатирическую какую-то пьесу, то, наверное, это была бы попытка реанимировать замысел «Шереметьево-3». Но, честно говоря, нет у меня сейчас желания писать пьесу для Театра сатиры. Сейчас у меня настроение не сатирическое, а лирическое. Я пишу сейчас в основном лирику всякую, приступаю к роману. И как-то вот сатира — ну не то чтобы она ушла из моих планов, она остается, я продолжаю для «Новой» что-то писать, но, в принципе, мне бы не хотелось отрываться сейчас от замысла действительно большой и важной для меня книги.

Я, правда, испытываю в последнее время… Не большой я любитель говорить о своих планах, но иногда, раз уж спрашивают — почему нет? Я испытываю сильный соблазн все-таки довести до ума роман «Камск», вот эту третью часть давно написанной тетралогии о Свиридове. Первая часть там — «Списанные», вторая — «Убийцы», вот третья — «Камск», о восстановлении города, и четвертая — «Американец». Я в общем испытываю сильнейший соблазн эту вещь закончить и напечатать, но пока я с этим соблазном успешно борюсь. Потому что мне кажется, что от русской темы, от российской, от современной, на какое-то время мне надо отойти и надо попробовать себя на материале принципиально ином, совершенно далеком — ну, как-то разогнать кровь.