Один

Все гораздо серьезнее обычного невежества. Представьте, что беспомощного старика-инвалида избивает мастер боевых искусств, а рядом стоит истинный ценитель спорта и балдеет от красоты проводимых уродом ударов. Что в предложенной ситуации может быть гаже? Только эстетствующий писатель, выносящий это на аудиторию. Формулу «не хочешь — не читай» от лукавого. Не хотеть может человек с нравственной платформой, а все юное и бесхитростное обречено. То, что в Библии называется «не искушай малых сих». Отсюда вопрос, которому по меньшей мере две тысячи лет: может быть, вам лучше зарабатывать более безобидным способом?»

Авансон, бедный, давайте вы научитесь читать? В степи под Омском происходит действие той главы, когда герой приезжает в Омск и видит в степи деревню стариков. Тайга происходит в совершенно других местах. Ну что вы выдумываете, вы думаете, я свой роман не помню? Я под Омском бывал, у меня друзья там, я к ним ездил — вот там степь. В какую это непроходимую тайгу мог отвезти Рогова таксист? Таксист отвозит его в голую степь, где был когда-то поселок, а теперь девушка живет со стариками-инвалидами. Ну вы перечитайте роман-то вдумчиво. Не думайте, что я забыл собственную книгу, слава тебе господи, прошло восемнадцать лет, но я ее помню. И вы прочитайте ее внимательно, вдумчиво, а не ищите все время там…

Какая тридцатая страница? На тридцатой странице там вообще герой на даче под Москвой. Там с сотой страницы начинается степь под Омском. Вы будьте, пожалуйста, точны. Я же с омичами служил как раз в армии, и они мне рассказывали очень много про степные свои края. А лес, тайга, деревня Чистое — это третье, совершенно другое место, другая тайга, другой пейзаж.

Ну что вы, честное слово, выдумываете всякую хрень, для того чтобы написать такое истерическое пафосное письмо. Как же плохо должно быть человеку, опять-таки, который вот с такой истерикой относится к чужому творчеству? Авансон, ей-богу, может, вам не читать, если вас это так ранит? Может быть, вам кино смотреть? Там по крайней мере нельзя спутать, где происходит действие. Хотя вообще приятно, конечно, вызывать такое неравнодушие, когда человек от нелюбви к тебе путает лес со степью.

Теперь все-таки о Гончарове. Потому что просьбы большинства студентов (они и не скрывают, что они студенты) - им надо понимать, в чём особенность Гончарова-романиста. Извольте.

Первый роман Гончарова, «Обыкновенная история», еще вполне себе традиционная литература, и на мой взгляд, больших достоинств не имеет. Сорок пятый год, довольно мрачный период для русской литературы, ничего особенного в этой прозе, кроме физиологии Петербурга в это время, не происходит.

Но вот «Обломов» — это первый русский психоделический роман. Психоделика этого романа заключается в том, что вместо описания, вместо показа автор пробует вас вводить в состояния. Он не описывает жизнь Обломова, он с помощью гипнотических повторов — перечитайте главу девятую, сон Обломова, которая первая была написана, там уже задан метод — с помощью гипнотических повторов он как бы погружает вас в сон.

Это вообще роман о прокрастинации. Как большинство российских авторов, Гончаров начал писать его с попытки победить собственную болезнь, собственную драму, а закончил он его совсем иначе. Он полюбил эту драму, он нашел ей объяснение. Она стала для него в каком-то смысле спасением от тупого карьеризма Судьбинского, от мелочности и гордости Штольца (Stolz — это гордыня по-немецки). И он сохранил свое кристальное сердце. Так почти всегда бывает. Потому что каждый автор, начиная бороться со своим пороком, кончает тем, что полюбляет и оправдывает его. Писатель обязан любить объект изображения. «Героев надо любить, иначе вы наживете неприятности», — говорил Булгаков. Потому что герои — это мы, а самоненависть ни к чему хорошему не ведет.

А «Обломов» — это описание личной гончаровской прокрастинации, его медлительности, нерешительности, неготовности к действию. Чтобы это победить, он отправился в кругосветное путешествие на пари. Но это путешествие (как мы знаем, от себя-то не уедешь), оно бесконечно разнообразило его опыт, но не сделало его после фрегата «Паллада» другим человеком. Десять лет он писал «Обломова», десять лет писал и переписывал его.