Облом

Ее дом стоял на окраине деревни. Когда она подходила к нему, каротажник ускорил шаг и вошел в калитку вслед за ней. Я остановился возле старой ветлы по противоположную сторону улицы и видел, как Полина оглянулась на окрик преследователя. Она удивленно посмотрела, брови ее вскинулись, в лице мелькнула искорка радости, но уже в следующее мгновение вся ее осанка напоминала не выдержавший летнего зноя стебелек. Безволие и покорность пришли на смену недавнему спокойствию. Это была та Полина из далекого прошлого, когда она преданно ходила к своему дружку. Она поставила сумку на траву и, казалось, сейчас бросится в объятия человеку, который что-то, улыбаясь, говорил. Только этого не случилось. Полина сделала шаг, другой назад, а потом вдруг отшатнулась в сторону, быстро вышла через калитку на улицу, торопливо пошла в направлении магазина. Каротажник вышел за ней, остановился в размышлении. И тут в конце проулка со стороны околицы появился он – бородач. Полина, случайно повернув голову, увидела его, остановилась и пошла навстречу. Бородач, широко ступая, шел к ней. Лицо его несло спокойствие и уверенность. Шаг за шагом расстояние между ними сокращалось. Они приближались друг к другу, как два гонимых неустановившимся предгрозовым августовским ветром встречных облака, а встретившись, пошли обок друг друга к дому, в открытую калитку. Бородач, проходя мимо, даже не посмотрел на каротажника.

Больше я не видел Полину. Думаю, она жива и здорова, и уверен, над ней за эти годы не сгущались тучи неверной судьбы, которая всегда спешит уготовить нам нескладицу, испытать на прочность.

А каротажник, рассказывали, погиб. В авто-катастрофе. Жалко человека.

Это было время, когда молодость наша шла в гору.

АШРАФ

Если кто-нибудь скажет, что у Ашрафа природный дар врачевателя, бросьте в того пустомелю камень. То, что Ашрафу в детстве неоднократно доводилось пользовать чем попадя то сестренку, то кого-нибудь из друзей, – эпизоды деревенской жизни, но не более. Правда, эпизоды те иногда имели благополучный исход, и случайные пациенты обретали удоволение от затихшей головной боли или унявшегося кровотечения и забывали о полученной во время игры или драки ране, однако это бывало вовсе не проявлением лекарского таланта, а всего лишь сутью благоприобретенных умений, которые доступны любому деревенскому обывателю, будь он доверчивей хотя бы к житейскому опыту своей матери, которая не спешит вести зареванное чадо в больницу, а сама чем может устранит незадачу. Бывали, конечно, всякие ситуации.

Как-то ребятня курмыша, где одарил свет своим появлением и взрастал наш герой, под его, Ашрафовым, началом отправилась по ягоды. Когда котелки, банки и прочая тара, кто что взял на промысел, уже полнились рдевшей на солнце клубникой, сестренку Ашрафа – Алсу, дернуло полезть на разлапистый куст старой черемухи. Тяжелые кисточки с крупными ягодами можно было достать и с нижних веток, не пригибая сучьев, только девчонке показалось, что на вершинке плоды покрупней да посочней. Но высохшая ветка, на которую она ступила по неосторожности, затрещала и в следующую минуту сладкоежка висела там в кроне вниз головой. Острая щепа вонзилась ей в ляжку, и Алсу орала на весь лес, как та курица, которую соседка, изловив на луковой грядке, несет к хозяйке блудливой птицы, пощипывая ее тайком с целью назидания.

Ашраф, сняв с сучка насаженную, как червяк на крючок, сестренку, осторожно извлек щепу, но кровь продолжала сочиться тонкой струйкой из раны. То был первый случай, когда пусть немногочисленный круг свидетелей обнаружил, как показалось, своеобычный талант подростка, который, нарвав спелых плодов волчьей ягоды, называемой так в просторечье, по цвету сока напоминающей йод, на лопухе приложил к ранке, обмотав ее косынкой. Ранка, и вправду, через несколько дней зажила, не отозвавшись на экспромт осложнением.

Можно бы подробно описать и другие потуги Ашрафа на лекарском поприще, как-то: усмирение поноса отваром дубовой коры или избавление от нагноения в ранке посредством свежих коровьих испражнений – но, допуская, что читатель углубился в предлагаемое повествование перед едой или пуще того, как водится у иного неслуха, не признающего рекомендаций пекущихся о его пищеварении ученых, держит книжку эту в одной руке, а в другой у него ложка, предусмотрительно опустим те натуралистические описания, чтобы не портить ему, читателю, аппетит.

Что за тщета, принимая во внимание ту незначительную практику, приписывать Ашрафу упомянутый талант. Тут можно договориться до того, что любого облаченного в белый халат обладателя институтского диплома и ромбика со змейкой уподобишь Авиценне или какому чернокнижнику, хотя он, облаченный, не в состоянии отличить грыжу от водянки, а против легкой простуды готов ополчиться так, что впору от него самого схорониться.