О мифах и магии (ЛП)

— Вздор, — прошипел Снейп, швырнув палочку обратно в коробку. Он слишком сильно надавил на крышку, сминая углы, и выругался на себя самого, внезапно и необъяснимо разозлившись.

Чёртова Гермиона Грейнджер.

Эта её последняя записка. Такая дерзкая, такая простая, такая высокомерно всезнающая. И теперь он не мог перестать думать об этой записке, о её содержимом. «Нет, не Гарри. Лили». Будто он сам этого не помнил.

О да, он помнил. Помнил, как лучшие мгновения жизни вытекали из него с кровью на землю — и это было всё, что он теперь о них знал: оттиски, слепки с этих мгновений, но не сами воспоминания. Снейп знал, что был знаком с Лили в той, другой жизни, что любил её. Но те образы были попраны, оттеснены их ссорами в этой жизни, её криками, их разногласиями, болью и гневом.

И всё же чувства не уходили: доброта, милосердие, любовь.

Так много пробелов оставалось в записке Гермионы. Так много невысказанного.

Вот твой шанс, с тем же успехом могла написать она. Возьми время, которое я тебе подарила.

Используй его с толком.

***

Дина кремировали. Гермиона не могла определиться, лучше так было или хуже.

В часовне было холодно, а стулья были ужасно неудобными. Родители сидели по обе стороны от неё, как тюремная охрана, один обнимал рукой её за плечи, другой держал её за руку. Ей не видно было, что впереди, но она и без того знала: футболка любимого клуба Дина, разостланная на столе, сверху урна, фотография, сделанная до их знакомства, его лицо на фотографии в прыщах, но симпатичное и улыбающееся.

Солнечные зайчики не прыгали по полу. Солнце не светило с самого её возвращения в Лондон, отказываясь появляться из-за тяжёлого слоя туч. «Дементоры?» — подумала Гермиона лихорадочно, потом почти упрямо, а потом крепко вцепилась в свою сумочку и решила: «Погода».

Порой кружевная серость туч была даже красива. Гермиона смотрела на туман за окном, и ей хотелось укутаться в слишком большой свитер и сидеть с кружкой какао в руке и книжкой под мышкой. Желательно в тёплой постели, половину которой занимал бы кто-то, кто видел её. Понимал её. Знал, как работает её ум.

«Рон ждёт», — шептала та, другая Гермиона.

«Я тоже», — шептала она в ответ.

Они ушли раньше всех, и по дороге она слышала, как вокруг бормочут голоса.

— Никому такой смерти не пожелаешь, — шелестели они.

Словно она опять повернула камень, и серые фигуры заполнили толпу.

— Это верно, — соглашались другие. И добавляли: — Бедняжка Дин.

***

Он написал ей три письма. Все три угодили в итоге в мусорное ведро.

Пришёл февраль. Снейп гадал, предупредит ли его Гермиона или этот мир вдруг уйдёт в небытие, и жизнь его переломится как прутик.

Иногда он об этом вообще забывал и продолжал свое существование так, будто каждое мгновение жизни действительно принадлежало ему, будто он не прожил уже семь лет после истечения своего срока годности. Он ходил в магазин. После нескольких ночей кошмаров — воспоминаний — которые оказали на него особенно сильное воздействие, угостился бутылкой особенно крепкого виски.

«Больно было?» — сквозь слёзы спросила Гермиона в ту ночь, когда уехала в Лондон.

Он не сказал. Это не имело значения. Она знала ответ заранее.

Иногда Снейп ходил в парк. Садился у пруда, смотрел на уток — у него не было с собой хлебных крошек, чтобы скормить им. Порой он приходил с книгой или газетой. Или просто с инстинктом самосохранения, чтобы успеть уйти прежде, чем становилось людно и окружающие начинали его узнавать (краска на двери всё отказывалась сходить). Иногда он засиживался подольше, просто ради малюсенькой вероятности увидеть, как она переходит лужайку.

Однажды, когда земля успела просохнуть и недолго светило солнце, Снейп расстелил пальто перед рододендроном и лег на спину, держа над глазами учебник. Солнце светило, прогревая чёрную ткань его одежды, опаляя его бледные щёки. Страницы трепал ветерок.

Он услышал её голос раньше, чем шаги, высокий и тёплый:

— Сев?

Он отвёл взгляд от книги. Лили Эванс улыбалась.

***

В Валентинов день Гермиона, проснувшись, обнаружила у входной двери дохлую крысу брюхом кверху. Косолапка сидела неподалёку, вся пушистая, ярко-оранжевая и чрезвычайно довольная собой.

— Вот думаю я иногда о тебе, — сказала Гермиона и отправилась на кухню за совком и щеткой.

***

Мужа дома не было. Лили усадила Снейпа за кухонный стол и засуетилась — поставить чайник, положить на поднос печенье. Он сидел, сложив на коленях руки, в полной уверенности, что всё это ему снится.

— Она приходила ко мне. — Выговор у Лили изменился, стал более нормативным: ни намека на сильные северные гласные. Она говорила теперь, как диктор радио.

— Кто? — Снейп вздрогнул от звона посуды. — Лили поставила перед ним тарелку с диетическим печеньем.

— Твоя подруга, Гермиона, кажется? Она рассказала мне, что произошло, когда мы учились в школе… ну, ты знаешь.

— А, — сказал Снейп. Будь он где-либо в другом месте, с кем-либо другим, он бы разозлился. Оскорбился бы таким вмешательством в свою личную жизнь. Мысленно побранил бы девчонку за то, что сунула свой нос куда не надо.