О мифах и магии (ЛП)

— Может, сегодня? — поддразнивал её Снейп в лучшие времена, собираясь рано утром на работу в туго обхватывающем шею галстуке и до хруста накрахмаленной рубашке.

— Может быть, профессор, — не оставалась в долгу Гермиона и целовала острую линию его скулы.

Он ненавидел романтику, ненавидел излияния чувств, но находил способ продемонстрировать ей свою признательность каждый вечер, возвращаясь домой. Шоколадные конфеты (Гермиона питала слабость к соленой карамели). Книга — нужно было заполнять новые стеллажи в гостиной. Проспект с рекламой стеклопакетов.

— Ты ведь знаешь, я просто хочу услышать, что я всегда права.

Северус тогда едва сдержался, чтобы не ухмыльнуться, и этого было достаточно. Гермиона прекрасно видела, что он уже неоднократно признавал её правоту и без слов.

Чем старше она становилась, тем больше ей нравилось оказываться правой. Электронный ящик Снейпа ломился от писем, пока он в конце концов не сдался и не подал заявку на полную стипендию по университетской программе для бывших заключенных — и получил эту стипендию. Дальше Гермиона уговорила его подать заявление о приёме на должность преподавателя местных средней школы и колледжа. Учителем Снейпу стать не удалось («к сожалению, из соображений безопасности детей» и т.д.), но взамен ему предложили кое-что получше. Исследовательскую работу — такую, которая не подразумевала обучение безмозглой ребятни.

У Северуса бывали свои моменты триумфа. И когда оказывался прав он, Гермиона, стиснув челюсти, хмурилась при виде его самодовольного лица. Впрочем, торжествовал он беззлобно.

Именно с таким лицом Снейп склонился над её плечом, смотря в экран компьютера — на показатели продаж третьей детской книжки, которую написала Гермиона. («Сплагиировала, — поправляла она. — Настоящий автор просто не существует в этом мире и не может подать на меня в суд». «Есть творческие расхождения, — возражал Снейп. — К тому же, у настоящего автора не было великолепных иллюстраций руки покойного Дина Томаса».)

— Неплохо, — протянул Северус, скользя ногтем вниз по таблице, словно стряхивая знаки препинания со строчек с цифрами.

— На жизнь не хватит, — вздохнула Гермиона.

— На жизнь — нет, — согласился Снейп. Его дыхание шевелило её волосы. — Зато хватит на то, чтобы нам протянуть до тех пор, пока ты не передумаешь.

***

В маггловском мире годы летели. Гермиона помнила, как невыносимо медленно тянулась каждая минута, когда она училась в школе — в Сент-Энтони ли, в Хогвартсе ли. Даже дольше, наверное, если учитывать две параллельные жизни: в два раза больше событий произошло за короткие восемнадцать лет. И всё же время текло слишком быстро. Слишком скоро родители вышли на пенсию, продали свой лондонский дом, чтобы прогулять последние свои ясные годы на пляжах Дорсета. Косолапка, которая должна была быть бессмертной, дожила до двадцати двух лет, всё округляясь и округляясь, пока буквально не обожралась до смерти. Не успевали закончиться одни выборы, как начинались кампании следующих, и буклет за буклетом водопадом падали в щель почтового ящика на деревянный пол. Как будто в тупике Прядильщика кто-нибудь когда-нибудь стал бы голосовать за кого-либо кроме лейбористов.

Время от времени Гермиона снимала шнурок, в панике спрашивая себя, не камень ли заставляет время проноситься так неудержимо, чтобы поскорее приблизить её к смерти. И чёрный камень неделями лежал в деревянной шкатулке на прикроватной тумбочке, пока Гермиона торопливо, опасаясь налёта грабителей (будто их маленький загнивающий домишко вообще мог показаться медвежатникам лакомым кусочком), снова не надевала шнурок на шею, извиняясь перед камнем за то, что забросила его.

Снейп сделал попытку однажды, в самом начале, поносить камень в кармане, как часы, но, содрогнувшись, сунул его обратно Гермионе: «Он мне не нравится. Это напоминание, что там для меня ничего нет».

И всегда подразумевал, но никогда не говорил вслух: «А здесь со мной ты».

Больше Снейп к камню не притрагивался.

***

Конечно, оставаться было эгоистично. Конечно, жестоко было медлить и продолжать жить в этом неправильном, кривом мире, в котором как ни в чем не бывало жили люди, придавая своему существованию смысл и не зная, что на самом деле существовать они не должны вовсе. И Гермионе предстояло однажды загасить все эти жизни на самом пике, в самом расцвете.

Они часто перешучивались по этому поводу, однако Снейп знал, что Гермионе очень страшно.

— А вдруг я ошибаюсь? — говорила она, сдерживая слёзы.

— Когда наступит нужный момент, ты это поймёшь — отвечал он.

Когда? Она задавала себе этот вопрос каждый день рождения, каждый праздник, при каждой новой потере. Когда наступит нужный момент?

Сложнее всего было в болезни — особенно когда болезнь подкрадывалась, неистовствовала, не желала отступать, когда болезнь грызла кости, лёгкие, сердце, глаза. Когда это была болезнь, от которой было больно дышать и труднее жить. Особенно, когда такая болезнь настигала Снейпа.

— Дай мне умереть, — не раз говорил он театрально, трясясь в постели, пропитывая потом простыни.