Разумеется, она была права насчет воздействия времени — она это знала и знала, что знал это и Дамблдор. Ему было прекрасно известно, что произошло в ту ночь, когда они спасли Сириуса Блэка. Им было суждено вернуться назад во времени — к тому моменту, как часики повернулись на три оборота, они уже совершили то, что должны были совершить. Сириусу не суждено было потерять душу в ту ночь, а Клювокрылу — лишиться головы под топором Макнейра.
(Гермиона невольно думала: что если? Тогда, два года спустя после той знаменательной ночи… Что если бы мы не спасли Сириуса, а только отогнали бы Дементоров и отправили обратно в Азкабан, и он был бы в тюрьме, но живой? Потом она прислушалась к совету Дамблдора и затолкала эти мысли в дальний уголок разума, извлекая их на свет снова и снова в те бесконечные часы в палатке, когда она пыталась отгородиться от храпа Гарри).
Теперь её снова снедали сомнения. Те же сомнения грызли её, когда она переселяла родителей в Австралию, когда говорила по телефону со своей кузиной-магглой: Порша рассказывала ей о мальчике, с которым встречается, о хоккейном матче, который выиграла их команда, и погода в последнее время просто ужасная, да? И ничего кроме — никаких забот, никакого ужаса. Вся прелесть неведения. Простая жизнь.
Пока те, другие, лежали мёртвые.
Камень перекатывался в её ладони, назад, вперёд, вперёд, вперёд, вперёд. Гермиона вдохнула — и воздух был ледяной, горький, режущий, хотя ночь стояла тёплая, а утро выдалось таким безжалостно ярким, светлым, что казалось фальшивым, пустым, словно пространство освобождалось, готовясь засосать её в ничто, в небытие.
Свет переменился, и Гермиона побледнела.
С ними рядом брели призраки. Призраки стояли между ней и Роном, ещё один шёл следом за Гарри. Её друзья не обращали на них внимания — просто не видели их — но они были тут, серые, непрозрачные, и земля тихо проседала под их шагами.
— Гермиона, — сказал один из призраков. Фред. Он почесал ухо, впервые в жизни — в смерти — смущаясь. — Передай Джорджу, что я должен ему пять галлеонов, ага? Пусть возьмёт из моей доли в магазине. Неудачное получилось пари. А Кэти Белл скажи…
Но к его голосу присоединилось множество других, из лесной тени выступили ещё фигуры и тоже пошли с ними. Гермиона не могла выпустить камень из пальцев, не могла перестать вращать его. Теперь рядом с ней хромал Хмури, подбрасывая стеклянный глаз в руке. Серая радужка вокруг зрачка крутилась, вращалась, расплываясь по краям. «Постоянная бдительность, Грейнджер, — прорычал Хмури. — Сколько ни повторяй, будет мало. И раз уж ты тут, не могла бы ты…»
Люпин не улыбался. «Я знаю, что Гарри присмотрит за Тедди. А ты присмотришь за Гарри?»
Ещё и ещё. Бесконечная череда серых фигур, движущихся с ними, следующих за ними по лесу. Колин Криви с дымящейся в руке камерой: «Скажи моему папе, ладно? По-моему, маглорожденным нужно…» Даже Крэбб был тут. Плелся тяжело, уставившись на собственные ноги, еле слышно бормоча что-то, похожее на: «Я не хотел…»
Деревья поредели. Стена, отделяющая Запретный лес от Хогсмида, была разнесена, составлявшие её камни разбросаны по улице. Зато на холме высилась Визжащая Хижина, невредимая — только доски, закрывавшие её окна, были отодраны, а дверь висела нараспашку.
Рядом с Гермионой появилась ещё одна фигура, и она не знала, кто это, пока не повернулась, чтобы рассмотреть призрака получше — оттопыренные уши, огромные глаза, которые больше не были пустыми. Он уже не пытался её убить: «Мне ужасно жаль, что так получилось, я не понимал, что творю. Пожалуй, всё к лучшему. Не плачь, виновата была Беллатрикс…»
У Гермионы колотилось сердце, она запыхалась от подъёма на холм, глаза жгло. Нужно было выпустить камень из руки, но она не могла, не могла себя заставить. Фигуры следовали за ними — Рон и Гарри теперь тихо переговаривались вдвоём, игнорируя её, но даже если бы они говорили с ней, Гермиона не смогла бы их услышать. Она слышала только какофонию голосов, оплакивающих свои судьбы, просивших исполнить последние желания, желавших, чтобы о них узнали люди, которых они любили…
Снейпа среди них не было. Снейп по-прежнему лежал там, внутри, в луже собственной крови.
Рон вошёл первым, за ним Гарри и сразу за Гарри — Гермиона, закрыв за собой дверь. Призраки остались снаружи, не желая или не умея пройти сквозь дверь. Но она всё так же слышала их. Их голоса, их рыдания, их горькие за что?…
Рон и Гарри остановились, уставившись в одну и ту же точку на полу. У Гермионы пересохло в горле. Она не могла принудить себя шагнуть вперёд, не решаясь разрушить единственную крошечную крупицу надежды — убедиться наверняка, что там снаружи, среди призраков, скребущихся в окно, чтобы высказать свою последнюю волю, сейчас должен быть ещё один человек…
— Чертовски несправедливо, правда? — сказал Рон, и Гермиона подняла на него глаза, удивляясь, как точно он угадал её мысли. — После всего, что он… то есть, он, конечно, был тот ещё гад, но в конечном счёте вроде бы оказался не так уж плох.