o c24ec28d571a6d65

- И срублю, - пообещал муж. «Там работы дня на два, не более. На той неделе и срублю, я

же, как строился, особливо для нее место приготовил».

Он встал и, обняв жену, прижался щекой к ее темным, покрытым алым платочком, волосам.

«Господи, - тихо сказал он, - так бы и не отпускал тебя вовек».

Василиса, потянувшись, поцеловала его, - долго, и Григорий с сожалением сказал: «Ну, все,

счастье, пошел я, и так уж в кузнице заждались, должно быть».

На пороге раздался какой-то шорох, и мужчина увидел, как расширились в страхе темные

глаза жены.

- Вон оно, значит, как, - тихо сказал Волк, оглядывая маленькую, чистую горницу. Лавка была

прикрыта меховым одеялом, перед иконами в красном углу горела лампадка, от печи пахло

сытостью и теплом.

- Михайло, - Григорий положил большую руку на плечи жены и почувствовал, как приникла к

нему девушка. «Ее пугать не надо, - спокойно подумал мужчина. «Ежели что – выйдем за

ограду, и там уж – будь что будет».

Василиса молчала, оглядывая, стоящих друг против друга мужчин и внезапно, чуть слышно

проговорила: «Сказали, что бураном тебя замело».

- Да нет, - ехидно сказал Волк, - как видишь, Василиса, жив я, и здоров. Ты, я смотрю, тако

же. Давно повенчались ли?

- Опосля Пасхи, - сглотнув, ответил Григорий.

- Ну, желаю счастья, - Волк бросил под ноги девушке шкуру – богатую, с длинным мехом, и,

запустив руку в карман, высыпал на выскобленные половицы горсть золотых самородков.

«Подарок, - сказал он коротко, и, повернувшись, так хлопнул дверью, что, - показалось

Григорию, - с избы слетела крыша.

Дома было грязно и запущено, и Волк, сходив в амбары, выставил ведро водки на берегу

Туры, у костра.

- Атаман-то где? – спросил он, наполняя кружки.

-Поехал с вождем остяцким, Тайбохтоем, и дочкой его, вниз, по Тоболу – с тамошними

насельниками знакомиться. И батюшка Никифор с ними тоже – есть там люди, что

окреститься хотят. Мы же, Волк, в дружбе теперь с остяками, клятву верности они дали, -

сказал один из дружинников.

- Слушай, - другой парень выпил, - а что за шкура-то у тебя была, тут таких зверей и не

видывал никто?

- То, - лениво сказал Волк, - ирбиз, как его местные называют, он в горах живет. Я его

самолично убил. Добрался я, парни, до того места, где река Ас начинается, - из двух рек,

кои сливаются, жил на озерах чистоты такой, что дно видно, всходил на горы, что снегом

круглый год покрыты.

- А все, потому, - он усмехнулся, - что в ту ночь, как буран был, пазори на небе играли. Я-то

ученый, я знаю – коли пазори ходят, то на матку не гляди, все одно врет. А тут небо-то

тучами затянуто. Ну и пошел вместо полночи на полдень, свой отряд миновал, не заметя, а

там уж..., - он махнул рукой и, выпив – залпом, зачерпнул ладонью икры из миски.

- А что за дочка у вождя остяцкого? – смешливо спросил Волк. «Красивая? Как с венцами

брачными у меня не сладилось, так все равно надо мне руку женскую - вона, в избе как

неуютно, не то, что у Гришки, - Волк, было, хотел выругаться, но сдержался и, посмотрев на

темную, спокойную Туру, чуть вздохнул.

- Да знаешь ты ее, - рассмеялся кто-то. «То Федосья Петровна, вдова атамана Кольцо».

- Жива она, значит, - Волк подумал и налил себе еще. «Не чаял я».

- Вот тебе к ней и пристроиться, - посоветовал кто-то. «Баба она, сразу видно, горячая,

ладная, а вдова – как говорится, человек мирской. Так что ты, Волк, времени не теряй».

Мужчина тяжело молчал, глядя на костер.

- К тому же, - добавил кто-то, - она уж под кем только не полежала – и под Кучумом самим,

говорят, и с остяками более года болталась, так что там, Волк, дорожка протоптанная,

взламывать двери не надо».

Раздался хохот, и тут же, перекрывая его, - крик боли. Волк поморщился, подув на разбитые

костяшки кулака, и, наклонившись к дружиннику, что выплевывал на берег кровь изо рта,

проговорил: «Ежели ты, сука, хоша что дурное еще про Федосью Петровну скажешь, я тебе

язык рукой своей вырву, и съесть заставлю, понял?».

Парень испуганно кивнул головой.

- Вот и славно, - Волк поднялся и, добавив: «Тако же и со всеми остальными будет», пошел,

- не поворачиваясь, не прощаясь, - вверх, в крепостцу.

Челн медленно плыл вверх по течению Туры. Ермак Тимофеевич и батюшка Никифор

сидели на веслах, а Федосья ловко рулила, одновременно оглядывая берега – здесь низкие,

пойменные, покрытые сочной, зеленеющей травой.

- Коров бы сюда, - вздохнула девушка. «Или хоть коз, Ермак Тимофеевич. Вон, после

Покрова, сколько дружинников венчается, а у них детки народятся вскорости».

Атаман усмехнулся. «То ж, Федосья, надо чрез Большой Камень стадо гнать, дело долгое».

- Ну и погнали бы, - сердито сказала девушка. «А то, как мы тут жить собираемся? Хорошо

вон, семена еще привезли. Овец надо тако же, Григорий Никитич обещал ткацкий стан

начать ладить, пока из крапивы ткать можно, коли льна не посадили».

Батюшка Никифор ласково посмотрел на Федосью, и сказал: «А вы бы, Федосья Петровна,

окромя стана ткацкого еще бы мне с детками-то помогли, вы ж и читать, и писать умеете, и

на остяцком языке говорите, я бы взрослых учил, а вы – ребятишек».