o c24ec28d571a6d65

и востоку живут, и сам тако же – в верности хочет поклясться».

- Атаман, - раздался сзади низкий, красивый голос.

«А Федосья, сразу видно, дочка ему, - подумал Ермак, разглядывая Тайбохтоя. «Силен,

конечно, хоша и вон, как у меня – уж седина в голове, наверное, на пятый десяток идет».

Атаман поклонился вождю, и радушно сказал: «Ну, ежели так, князь, милости прошу нашего

хлеба-соли отведать, гостями нашими будете».

Крепость преобразилась – везде, на узких улочках, под стенами, - горели костры, на льду

реки остяки разбили временный лагерь, и кто-то из дружинников, стоя на вышке, с

сожалением сказал: «Эх, чтобы им с семьями приехать, с дочками! Так бы все и

переженились тут».

- Ну, - крикнули ему снизу, - как они теперь ясак нам привозить будут, дак и познакомимся.

-Ты, Федосья, - велел Ермак, ставя на стол заедки, - за толмача будешь. Хоша батюшка твой

по-русски и говорит немного, а все равно – еще не поймем чего-то, дело-то какое великое

делаем, в подданные царя их принимаем.

Тайбохтой вгляделся в карту, что расстелил перед ним Ермак, и медленно, но правильно

сказал: «Карта хорошая у тебя, атаман, но вот тут – он показал на север, - еще земля есть,

там люди живут, с оленями. И вот тут, - палец прочертил линию на северо-восток, - тут горы

есть, озеро есть, большое. А там, - Тайбохтой показал дальше, - там царство льдов, дух

смерти там обитает».

- Был ты там? – спросил Ермак, наливая вождю водки.

Тот отодвинул стакан. «Это пусть русские пьют, нам нельзя этого, остяки не привыкли. А я,

атаман, - Тайбохтой чуть улыбнулся, - я много где был. Жизнь долгая, земля – большая,

олени – резвые, чего и не поездить. Вот, смотри, - он потянулся за угольком и набросал на

деревянном столе грубую карту.

- Понял, - тихо сказал Ермак, рассматривая рисунок. «Хорошо ты сие делаешь, князь».

- Мать ее научила, - Тайбохтой кивнул на Федосью, - Локка я ее звал, лиса – по-нашему.

Русская была, из-за Камня Большого.

- Знаю я ее, - усмехнулся Ермак и почувствовал, что невольно краснеет.

- Вот оно как, - только и сказал Тайбохтой, отрезав себе большой кусок мороженой рыбы.

Договор, написанный Ермаком и Тайбохтоем, читали вслух, на берегу Туры, стоя в открытых

воротах крепости. Батюшка Никифор вынес на стол икону Спаса Нерукотворного, и атаман,

закончив читать, наклонился и поцеловал образ.

- В сем даю нерушимое слово свое, как атамана дружины сибирской, - громко сказал Ермак, -

что вы теперь, тако же, как и мы – насельники земли нашей, под защитой руки царей

московских, и никто не смеет вас принудить, али обидеть. А ежели нападет кто на вас – так

мы вас защищать будем, коли же войной решит царь идти – так вы тоже в войско его

встанете. Кто захочет веру православную принять – приходите, двери наши для вас всегда

открыты, а кто при своих богах родовых захочет остаться, - то дело его, неволить не будем.

Федосья сказала то же самое на остяцком языке, и воины Тайбохтоя закричали что-то

одобрительное.

Вождь кивнул, дочери и заговорил.

- А в сем нерушимое мое слово, - волнуясь, часто дыша, начала Федосья, - что мы по доброй

воле и с открытым сердцем вступаем под руку русского царя и даем ему шерть, тако же –

присягу, в нашей преданности и обещаемся платить ясак два раза в год. Коли царь воевать

пойдет – то обязуемся воинов ему дать хороших, сколь есть силы у нас.

Тайбохтой улыбнулся и, достав из-за плеча лук, прицелившись, сбил птицу, парившую над

крепостью. Ножом, взрезав ее грудь, он достал сердце и сказал: «И в сем клянемся этой

жертвой».

Дружинники Ермака дали залп из пищалей, а остяцкие воины осыпали снег на склонах Туры

стрелами.

Ермак улыбнулся и хлопнул Тайбохтоя по плечу: «Ну, все, теперь и погулять можно!».

Григорий вдруг, смущенно, зашептал что-то на ухо атаману.

- Ну, сам и пригласи его, - удивился тот, - что стесняешься. Это ж теперь нашей страны

люди, такие же, как и мы. На одной земле живем, одними семьями.

Парень, повертев в руках шапку, покраснев, сказал, глядя в темные глаза Тайбохтоя: «Ваша

милость, как вы есть гость наш и человек знатный, дак, может, на венчании моем побудете-

то?».

Вождь усмехнулся. «Да уж слышали мы, там, на Тоболе, с оленями вести быстро бегут. Тебя

как зовут-то?».

- Григорий, - зардевшись, сказал юноша.

- А ну-ка, иди сюда, Ньохес, - Тайбохтой поманил к себе остяка. «Хорошего зятя выбрал,

молодец. Да и дочь у тебя славная, бери, - вождь потянул из кармана кучку не ограненных

аметистов, - пусть носит».

-А вас как величают? – спросила Васхэ на остяцком языке, смущаясь, не поднимая глаз.

«Ланки, - ответила Федосья, улыбаясь, украшая распущенные волосы девушки венком из

кедровых ветвей. «Белка, то есть. А по-русски – Федосья Петровна».

- Аметисты мужу своему отдашь, он мастеровой, руки хорошие у него, пусть ожерелье тебе

сделает, - Федосья одернула подол сшитого из тонкой оленьей кожи, украшенного бисером,

сарафана девушки и кивнула матери Васхэ: «Ну, пора и под венец вашу дочку вести».

Григорий взял тонкую, нежную руку Василисы и вдруг, слушая голос батюшки Никифора,

закрыв глаза, подумал: «Господи, и за что счастье мне такое? На земле своей в жены