o c24ec28d571a6d65

Мужчина почтительно шел сзади. Когда герцог встал, зловоние, окутывающее его, стало

особенно сильным, и мужчина, незаметно достав кружевной носовой платок, вдохнул аромат

мускуса.

Они вошли в просторную, залитую утренним солнцем комнату. Вдоль стен поднимались

полки с книгами, у большого, заваленного тетрадями стола, углубившись в книгу, сидел

ребенок.

-Что ты читаешь, Джованни? – нежно спросил отец.

- «Алгоритм», синьора Сакробоско, - обернулся мальчик. «По математике мы уже перешли к

извлечению квадратного корня, батюшка».

-Молодец, - похвалил его Орсини. Мальчик встал, - он был невысокий, темноволосый, с

приятным, но не запоминающимся лицом, - и, подойдя, ласково взяв отцовскую руку,

поцеловал ее. «Вам же пора на перевязку, батюшка, - сказал мальчик,- вы не опаздывайте,

пожалуйста, вам этого нельзя».

-Я как раз туда и шел,- ответил герцог. «Хотел представить тебе нового телохранителя

твоего».

Мальчик посмотрел на красивого, стройного мужчину, изысканно одетого, с короткой,

золотистой, чуть с проседью бородкой, и протянул ему руку. «Меня зовут Джованни Орсини,

рад с вами познакомиться.

-А это – синьор Маттео, - герцог похлопал мужчину по плечу. «Он тоже знает четыре языка,

ходит под парусом, и прекрасно владеет шпагой и пистолетом. Ну, а я тогда пошел страдать,

- герцог улыбнулся, и, закрыл дверь.

-А вы умеете извлекать квадратный корень, синьор Маттео? – озабоченно спросил ребенок.

-Нет, - широко улыбнулся мужчина. «Но с удовольствием научусь».

Часть третья

Лима, весна 1584 года

Он ждал мужчину, и вздрогнул, услышав женский голос. «Простите, святой отец, ибо я

согрешила», - раздалось из-за бархатной занавески. Женщина вздохнула, шурша юбками,

запахло чем-то приятным, вроде апельсина, - принюхался священник, и начала говорить.

Священник сомкнул длинные, красивые пальцы и смешливо подумал, что правила не

меняются – в любом городе это был кафедральный собор, первый вторник месяца, сразу

после утренней мессы. Им сообщали заранее – священник даже не знал, как, и, в общем, не

хотел знать.

Город ему понравился – по сравнению с Мехико, тут было тише и спокойней, с океана, -

неподалеку, - дул легкий ветерок, а колониальная администрация была менее заносчива,

чем те, с кем он привык иметь дело на севере.

«Провинция», - с легким вздохом подумал священник. «Семнадцать Ave Maria и пятнадцать

Miserere, - сказал он женщине. Это означало – семнадцатого числа, в три часа дня.

-Хорошо, святой отец, - ответила она тихо.

-И пусть придет муж, - сердитым шепотом велел священник. «Он же работает, а не вы».

-Он болеет, - в ее голосе ему послышалось что-то похожее на смущение. Или стыд.

Когда женщина ушла, Джованни ди Амальфи еще раз вдохнул запах апельсина, и подумал,

что даже не знает, как она выглядит. Так тоже было безопасней.

Бархатная занавеска заколыхалась, и он приготовился слушать следующего.

Донья Эстелла вышла из прохладного, гулкого, темного собора и сразу раскрыла зонтик –

большой, тростниковый, расписанный ярким индейским узором – зеленое и красное.

Одноногий старик, дремавший в тени колонны, открыл глаза, услышав звон монеты, и

смешливо сказал: «Да благословит вас Господь, прекрасная сеньора».

-Вы бы зашли, дон Родриго, - ворчливо сказала женщина, - ваше снадобье готово.

Мартовское солнце грело лицо, и донья Эстелла, закрыв глаза, вдруг улыбнулась.

-А деньги, прекрасная сеньора? – вздохнул старик. «Хоть его величество и выдает мне

пенсию за ногу, что я потерял, сражаясь в войсках дона Франсиско Писарро, да благословит

Господь его святую душу, - старик перекрестился, - однако ж ваш муж бесплатно никого не

лечит. Ладно, я уж два десятка лет кашляю, покашляю еще, - он сплюнул в густую пыль, что

покрывала городскую площадь.

-Зайдите ко мне, - наклонившись, тихо, сказала Эстелла.

-Сеньора не только прекрасна, но и добра, - вздохнул старик. «Как донья Ангелина, упокой

ее Господь».

-Вы ее знали? – заинтересовалась Эстелла.

-Знал ли я любимую женщину дона Франсиско Писарро? – старик чуть усмехнулся и его

когда-то красивое лицо вдруг смягчилось, стало из резкого, испещренного морщинами –

мягким. «Я воевал при Лос Салинасе, там и оставил свою ногу.

-Я тогда был мальчишкой – восемнадцати лет, донья Эстелла, и донья Ангелина выходила

меня, она знала индейские травы. Ну, а после смерти дона Франсиско..., - старик вдруг

замолчал и посмотрел куда-то вдаль, будто и вправду видел перед собой своего командира

– не мертвое тело, что лежало в мраморном саркофаге, под сводами собора, - а живого, с

протянутой вверх, к небу шпагой, под сенью испанского флага.

-Вот здесь он и стоял, на этой самой площади? – вдруг спросила Эстелла.

-Стоял, и я рядом с ним, - старик вздохнул. «Тут мы и основали город, донья Эстелла, почти

пятьдесят лет назад. А мне, видите, скоро восьмой десяток пойдет, зажился я…

-А ну не смейте, дон Родриго! – женщина выпрямилась и поджала губы. «Приходите за

снадобьем, у меня есть хорошее вино, и ваше любимое печенье. Расскажете мне про донью

Ангелину».

Старик загадочно улыбнулся и вдруг сказал: «Когда заговорщики, да гореть им в аду вечно,