o c24ec28d571a6d65

-Мы там сожгли все, - объяснил охранник, - и ее по дороге в ручей окунули, а то вся в крови

была.

-Встань, повернись, - лениво велел Кучум.

Федосья, закрыв глаза, приказав себе не смотреть на них, выпрямилась во весь рост.

-И вправду носит, - раздался рядом низкий мужской голос. «Но хороша, да. На меня

посмотри!», - велел ей мужчина, и. схватив сильными пальцами за плечо, толкнул вниз, на

кошму. «На колени встань! – приказал он и вдруг замер. В свете свечей он увидел под своей

рукой, на смуглой коже, синее пятнышко.

Он, холодея, наклонился вниз. Девушка глядела на него зелеными, полными слез глазами.

Пятнышко было деревом – маленьким, искусно нанесенным. «Семь, - пробормотал мужчина.

«По семь с каждой стороны».

Он вдруг вспомнил пухлые ручки, что тянулись к нему из перевязи, и нежный, младенческий

голос: «Тятя!»

-Бельчонок, - мужчина быстро закутал Федосью в кошму. «Бедный мой бельчонок!».

-Что такое? – непонимающе спросил сзади Карача и упал на спину, хватаясь за разорванное

кинжалом горло. Кучум было встал, но тут, же опрокинулся, зажимая руками окровавленный,

сломанный нос.

Мужчина спокойно вытащил клинок из шеи умирающего визиря и сказал натянувшей луки

охране: «Кто хоть пальцем ее тронет, живым отсюда не выйдет».

Федосья поежилась от резкого, бьющего в лицо, уже почти зимнего ветра. Над степью

висели крупные, будто орех, белые, холодные звезды.

-Кто ты? – спросила она мужчину, что подсадил ее в седло и устроился сзади.

-Я твой отец, - коротко ответил Тайбохтой, мягко тронув коня.

Эпилог

Западная Сибирь, февраль 1584

-Вот так, бельчонок, так быстрее будет, - Тайбохтой ласково поправил руки дочери, что

держали скребок, и вдруг вспомнил изумрудные глаза Локки, что сидела так же, скрестив

ноги, расправив на коленях шкуру. «Ягод я ей тогда принес, - Тайбохтой подавил вздох. «А

потом на озеро поехали, оттуда бельчонка и привезли».

-Батюшка, а ты мать мою любил? – спросила вдруг Федосья. В чуме было жарко, гудело

пламя костра, и девушка сидела в одном легком, из меха соболя, халате.

Тайбохтой повернул над огнем кусок оленины, и, помолчав, ответил: «Да я, бельчонок, кроме

матери твоей, и не любил никого более. И уж не полюблю, наверное. Женщин брал я,

конечно, и детей они мне рожали, однако…, - он не договорил и, махнув рукой, сняв оленину,

выложил ее на доску.

-Ешь, а то остынет, - ворчливо сказал отец и Федосья, улыбнувшись, отложила скребок.

-Как внук-то мой сегодня? – смешливо спросил Тайбохтой. «Спать тебе дал, или опять всю

ночь проворочался?».

- Федосья, посмотрела на свой низкий, большой живот: «Тихий. Матушка говорила, сие к

родам уже знак».

Тайбохтой подумал и велел: «Ты вот что, давай, одевайся, собирай тут все, чум складывай,

а я пока оленей приведу. К Ыленте-Коте поедем».

-В то место, где матушка моя была? – спросила девушка.

-В том месте матушка твоя Ыленту-Коту попросила заместо сына ей дочь дать, - смешливо

ответил Тайбохтой, натягивая малицу. «Уж не знаю, что она ей за это посулила, однако вот

видишь – ты родилась. Нет, то далеко, на севере, рядом тоже женские места есть, туда

отправимся».

-Счастье свое посулила, - вдруг вздохнула Федосья. «Матушка говорила, что шаманка, мол,

объяснила ей – если хочешь родить дочь, то будешь много лун ждать встречи с тем, кто

любит тебя. Ну вот они с отчимом моим и увиделись , как более десятка лет прошло».

-Иди-ка сюда,- велел ей отец. «Капюшон затяни, - Тайбохтой помог дочери, - вон, морозы

какие. Как ты на свет появилась, тоже холодно было, хоть и весна тогда уже была.

-А с отчимом твоим, - мужчина помедлил, - еще как видел я их вместе, в лесу, так подумал –

никогда не будет мать твоя меня так любить, как его. Ну, и прав я оказался. Все, давай,

чтобы, как я с оленями вернулся, ты уж готова была».

Федосья уже сидела на своих нартах, - женских, чуть пониже и поменьше тех, что были у

отца, как вдруг, подняв голову, спросила: «Батюшка, а почему мне дерево-то это на плече

выбили?».

-У меня такое же, - ответил Тайбохтой. «Это знак рода моего, древо жизни. Корнями оно тут,

на земле растет, а кроной в небеса уходит. Семь ветвей его – то семь ступеней, что пройти

надо, если хочешь туда, - он показал на звезды, - добраться. А в дупле сего дерева души не

рожденных людей хранятся, ну, - мужчина усмехнулся, - и моего внука тоже.

-То, может, внучка еще, - сердито сказала Федосья, и, потыкала оленей палкой.

Отец запел. Она понимала совсем немного, но его голос – красивый, низкий, - наполнял все

вокруг, и девушке вдруг показалось, что и снег, и легкий северный ветер, что дул им в лицо –

тоже поют вместе с ним.

-Про что ты пел-то? – спросила дочь, когда они уже привязали оленей в маленькой рощице,

у подножия круглого холма.

Тайбохтой не ответил, и, снимая с нарт жерди со шкурами для чума, сказал: «Вон туда иди,

видишь, за холм. Там ждать тебя будут, мне нельзя туда».

Федосья вдруг вспомнила, как, увезя ее из стана Кучума, отец гнал коня – далеко, долго, а

она, прижавшись к его груди – плакала. За всех – за Ивана, за Кутугая, за себя, - плакала

тихо, горестно, а Тайбохтой только гладил ее по голове и иногда шептал: «Все, все,