o c24ec28d571a6d65

бельчонок, все кончилось, я с тобой».

Потом, ночью, в чуме, лежа на женской половине, за пологом, она вдруг спросила:

«Батюшка, а что теперь? Ты дальше воевать будешь?».

Отец долго молчал, а потом до нее донесся его сухой смешок: «Пусть Кучум воюет, а я

более руки не подниму в деле этом. Я против внуков своих не встану – то кровь моя, род

мой. Я еще во время оно матери твоей говорил – с русскими жить вместе надо. Ну, ты и

получилась, - он помедлил. «Не знал я, что ты жива, бельчонок, а теперь..., теперь мне тебя

растить надо. Ну, и внуков моих тоже».

Шаманка ждала ее у входа, - маленькая, не достающая даже головой до плеча Федосьи. Она

бесцеремонно положила руки на живот девушки и повертела ее туда-сюда. «Скоро, - сказала

старуха. «Вовремя».

Внутри было жарко – на сером, каменном своде висели капли воды – тяжелые, и Федосья

вдруг ощутила как мягко, раздвигая себе путь, ворочается ребенок. Старуха расплела ей

косу и усадила на шкуры, лицом к огню. Щеки сразу запылали, и девушка, вздохнув,

попросила: «Воды!»

Она выпила - жадно, и почувствовала, - сразу, - влагу между ногами. Тут же, будто ожидая

этого, в пояснице появилась боль,- сначала небольшая, а потом все сильнее и сильнее.

-Вставай, - сказала старуха. «Теперь ходить будешь, много. Я помогу».

Федосья оперлась о плечо шаманки и, положив одну руку на пояс, стала ходить – ощущая,

как боль охватывает кости, закусив губу, едва слышно вздыхая. Она не знала, сколько

прошло времени, прежде чем старуха вдруг остановила ее, и, задрав выше пояса рубашку,

сказала: «Подожди, ноги раздвинь».

Шаманка покопалась внутри ловкими, короткими пальцами и велела: «Раздевайся, на

корточки садись». Она постелила на пол гладкую, выделанную шкуру, и, нажав на плечи

Федосьи, заставила ее опуститься вниз.

-Больно! – простонала девушка, разведя колени в стороны. «Больно как!»

-Дыши, - сказала старуха, беря ее за руки. У шаманки были сильные пальцы, и Федосья

вцепилась в них, вздыхая часто и мелко. Внизу – она чувствовала это, - все раздвигалось,

менялось, она сама становилась другой. Соски – набухшие, тугие, - вдруг закололо, будто из

них уже было готово брызнуть молоко.

-Головка, - сказала шаманка, и обернула руки тонкой оленьей кожей. «Давай, работай!», -

приказала она девушке. Федосья напряглась, и, выдохнув, увидела темные, мокрые волосы.

«Еще!»,- шаманка села напротив нее и резко похлопала ее по щекам. «Еще давай!».

Она вдруг нахмурилась, и, вынув руку, осторожно стала снимать что-то с шеи ребенка.

Пошептав, старуха сказала: «Теперь быстро надо». Девушка напряглась еще раз, и дитя

выскользнуло в руки шаманки.

Она очистила ему рот пальцем, и, наклонившись, стала вдыхать туда воздух. «Господи», -

подумала девушка, - пожалуйста, Господи». Это был мальчик – большой, темноволосый, с

синеватым, безжизненным тельцем.

-Нет, - шаманка выпрямилась. «Поздно. Он уже там, - старуха кивнула на живот Федосьи,-

умер».

Девушка зарычала, и, оттолкнув шаманку, сама прижалась к холодным, маленьким губам.

Она дышала, забыв о времени, и очнулась только тогда, когда шаманка резко встряхнула ее

за плечо. «Женское место сейчас выйдет, - сказала старуха, усадив Федосью на корточки. «А

потом уноси его отсюда, нельзя тут смерти быть».

-Это мой сын, - прошептала Федосья, и вспомнила, как Иван, на одном из привалов, обняв ее

живот, улыбнулся: «А он меня слышит?».

-Слышит, - нежно сказала Федосья. «Слышит, конечно».

-Ну, уж скоро и увижу его, - Иван прижал ее к себе – ласково, - и прошептал на ухо: «Спасибо

тебе, ведь я уж думал, что так и не будет детей у меня, а видишь, как получилось».

-Ванечка, - тихо сказала Федосья, гладя мертвого младенца по щеке. «Прощай, Ванечка».

Шаманка завернула тельце в старую шкуру и сказала: «Отец твой знает, что делать. Все,

иди, в следующий раз здорового сына родишь, сильного».

Девушка шла, баюкая тельце в руках, чувствуя, как капают на шкуру крупные, неудержимые

слезы.

Отец сидел на нартах, глядя на поднимающийся над бесконечной белизной снегов, алый,

пылающий рассвет

-Ты спрашивала, о чем я пел? – сказал он. «Я у Ыленты-Коты души для внука своего просил,

хоть какой, хоть той, что другому дитю бы ни дали. Отказала она. Так бывает».

Он поднялся и, стерев влагу с лица дочери, сказал: «Дай мне его».

Тайбохтой аккуратно завернул тельце в кусок бересты, и стянул кожаными веревками.

Подойдя к рощице, он размахнулся, и, опутав петлей вершину молодого дерева, потянул его

вниз.

Устроив тело, он отпустил ветку, ствол выпрямился, и сверток, чуть покачиваясь, застыл в

холодном воздухе.

-Зачем? – спросила Федосья, глядя на тело своего сына.

-Я тебе про семь ветвей говорил, - Тайбохтой обернулся к ней, - справа ветви, - по тем души

вниз, в этот мир спускаются, а те, что слева – по ним туда, - он кивнул на низкое, играющее

светлым золотом небо, - возвращаются. Так вот.

-Садись, - он кивнул на нарты, - только подстилку возьми, тебе, пока крови не пройдут, на

ней сидеть надо, дух мертвых в тебе сейчас. На привале маленький чум себе поставишь,

отдельный.

-А куда мы? – спросила девушка, в последний раз посмотрев на рощу, что осталась за их

спиной.