o c24ec28d571a6d65

теплее, дитя лучше там рожать». Он постоял так, - одно мгновение, - и сказав: «Ладно, я в

степь, ты тут смотри, не ходи никуда, в юрте сиди», - вскочил на коня.

Федосья вздохнула, глядя ему вслед, и, вынув у барана сердце, стала резать его на мелкие

кусочки.

Она вдруг приостановилась, занеся нож, и твердо сказала: «Рожу, откормлю и уйду. Матушка

ушла и я тако же. Не буду я тут жить. Ничего, доберусь до Большого Камня как-нибудь,

лошадь уведу, все легче будет».

Когда стемнело, Федосья вынесла кости в степь, и, приставив ладонь к глазам, увидела

всадника. Она уже сидела в юрте, следя за тем, как варится в котле баранья голова, как

Кутугай, чуть пригнув голову, шагнул через порог.

-Соли привез, - сказал он, вынимая из седельной сумки какие-то мешочки, - а то мало у нас.

И зерна еще. Там, - он махнул рукой, - на юге муки возьму, лепешки будешь делать, я очаг

устрою.

Федосья вынула голову из котла, и, вырезав язык и глаза, подала Кутугаю. Тот расколол

череп барана и кивнул на мозг: «Ты тоже ешь, он, когда горячий, вкуснее».

-Нельзя же вперед мужчины есть, - покраснев, заметила Федосья.

-При гостях, конечно, нельзя, - согласился Кутугай, и при сыновьях – тоже, однако мы тут с

тобой вдвоем. Он усмехнулся: «Бери, а то остынет».

Жена быстро заснула, положив ему голову на плечо, чуть посапывая. Кутугай держал одну

руку у нее на животе – ребенок сначала быстро ворочался, а потом затих и только изредка,

томно, чуть ударял чем-то – вроде ногой. «Сын», - смешливо подумал Кутугай. «Ну и что,

русский, не русский, какая разница. И этот мой будет, и другие от нее тоже - мои».

Кутугай поцеловал темные, пахнущие дымом волосы. Жена что-то пробормотала и

прижалась к нему – ближе. Она была вся сладкая и мягкая, и татарин внезапно, спокойно

подумал, что надо уходить.

«Скоро морозы уже, - он чуть побаюкал Федосью. «На юге лучше, теплее, еды больше. И

Кучум, в степи говорили сегодня, сюда возвращается, закончил охотиться-то. Еще, не ровен

час, про нее вспомнит. Я, конечно, никому ее не отдам, пусть, что хотят со мной то и делают,

а все равно – лучше уйти. Ну вот, досушится баран, и двинемся – еще денька три. Надо ей

сказать, чтобы собиралась помаленьку»

Он заснул, обнимая жену, и видел во сне цветущую, плодородную степь. Сын –

темноволосый, темноглазый, учился ходить. Жена смеялась, раскрыв объятья, а он стоял

сзади, положив ей руки на плечи, просто подставив лицо теплому, летнему солнцу.

Волк перекрестился на иконы в красном углу и, смущаясь, сказал: «Разговор у меня до вас

есть, батюшка».

Отец Никифор, - маленького роста, но сильный, широкоплечий, отложил тетрадь, куда он

записывал остяцкие слова, и пригласил: «Ну, садись, Михайло, с чем пришел?».

Волк бросил взгляд на жесткие ладони батюшки и вдруг подумал: «Церковку-то он сам

рубил, я помогал только. Хороший поп, правильный».

-Повенчаться хочу, - решительно сказал Михайло.

Батюшка чуть посмеялся и сказал: «Мы тут три месяца живем, еще и Рождества не было, а

ты уже венчаться собрался. Или? – он хмуро взглянул на Волка.

-Тот покраснел и проговорил: «Не бывать такому, чтобы я без венцов брачных с кем жить

стал, не басурманин же я. Нет, через год мы с ее отцом договорились. Я что хотел

попросить, батюшка – как у меня времени нет, да и неграмотный я, - Волк опустил взгляд и

вдруг, яростно, подумал: «Ну и что, пусть я и взрослый мужик, пусть мне и восемнадцатый

год, а читать и писать я все равно обучусь, хоть ты что».

-Так вот, - он продолжил, вскинув на батюшку красивые голубые глаза, - как отец нареченной

моей сюда поближе перекочевывает, тут на Туре зимняя рыбалка хорошая, так, может, вы

мою невесту-то языку поучите? Вы простите, если что, - внезапно, покраснев, извинился

Волк, - коли то дело не ваше.

-Отчего же не мое? – отец Никифор улыбнулся. «Как есть мое, я потом, как обживемся и

школу для ихних детей открою. Пусть приходит невеста твоя, конечно.

Батюшка вздохнул и грустно добавил: « Хватит нам резать-то, Михайло, строить надо, хоша

бы и здесь только, - он обвел рукой чистую, маленькую, скромную горницу.

-Не только, - Волк ухмыльнулся. «Мы сейчас по приказанию Ермака Тимофеевича с отрядом

небольшим вниз по Туре отправляемся, разведать, в коем месте там, на Тоболе, город

ставить надо.

- Спасибо вам, батюшка, - парень поднялся, и отец Никифор вдруг подумал: «Господи, и не

узнать его, с Москвы-то. Вот как Сибирь-то людей растит, ровно кедры они здешние

становятся – высокие да крепкие».

-Ну вот, - вздохнул Михайло, стоя на пороге своего дома, - маленького, в одну горницу, с

узкими сенями и хлевом, - едва корова поместится. Он обвел глазами разбросанное по полу

и лавкам охотничье снаряжение, лыжи, что он зачал мастерить, и грустно сказал: «Опять в

путь».

Уже собравшись, он оглянулся на пороге и нежно подумал: «Колыбель-то из бересты можно

сделать, али из шкуры оленьей, как у остяков».

Волк закрыл калитку в низком, едва по пояс, заборе, и, чуть насвистывая, ловя горячими

ладонями падающие снежинки, пошел к воротам крепостцы.

Кучум махнул рукой свите и велел: «Стойте!». Сверху, с холмов, мчался всадник на гнедом,