o c24ec28d571a6d65

-У нас этой икры, - Волк зачерпнул ладонью из туеска, - тоже много. Ты мне скажи, Ньохес,

тебе, может, крючков надо? У нас кузница стоит, сделают.

-К лету да, - задумчиво сказал остяк. «Сейчас подо льдом ловить будем, на это крючков

хватит, а потом пригодятся».

-Ну, привезу, - Михайло откинулся на шкуру и вдруг выпрямился, застыв – Васэх, вслед за

матерью, внесла деревянные миски с дымящейся, вареной олениной. Она опустила

раскосые, темные глаза, и, покраснев, поставив еду на низенький столик, исчезла за

пологом. Оттуда донесся детский плач.

-Матери помогает, - улыбнулся остяк. «Шестой ребенок у меня родился, хлопот много. Дочка

хорошая, жалко будет замуж отдавать».

-О сем, - сказал Михайло, подлив Ньохесу еще водки, - я поговорить и приехал.

Федосья поболтала в сабе деревянной, с крестовиной на конце палкой, и, зевнув, приоткрыв

полог, выглянула наружу. Степь, в сиянии луны, казалась бескрайней – она простиралась до

самого горизонта, пустая, темная. По ногам ударил холодный ветер, и девушка опустила

кошму. Вымытые котлы были аккуратно сложены у входа. Сбросив халат, поежившись,

Федосья подняла бурдюк и облила себя стылой, ледяной речной водой.

Она вздрогнула – на плечи ей легла рука Кутугая.

-Заждался я, - сказал татарин, и, повернув ее к себе лицом, положил ладонь на ее

выступающий живот.

-Сын толкается, - он улыбнулся. «Какая грудь у тебя – он взвесил ее в ладонях, - налитая.

Много молока будет, хорошо кормить. Пойдем, - он кивнул на расстеленную кошму.

Он уложил ее на бок, и, накрыв их обоих меховым одеялом, шепнул Федосье на ухо: «Тепло

с тобой».

Девушка почувствовала его руку, - мягкую, ласковую, и, сама того не ожидая, прижалась к

нему спиной.

-Вот так, - тихо сказал Кутугай, и, расплел ей косу. Федосья едва слышно застонала, и

вытянулась на кошме.

-Ноги-то раздвинь, жена, - шепнул ей мужчина, и Федосья, - на одно мгновение,

пронзительно, - вспомнила Кольцо.

-Спи, - сказал ей потом Кутугай. «Завтра тебе доить вставать, спи».

Федосья зевнула, и, повернувшись, уткнувшись носом в его крепкое плечо, заснула –

мгновенно, как в детстве.

-Осенью следующей, - Ньохес, выпив, наклонив голову, посмотрел на Михайлу. «Сейчас

рано, пусть на родителей еще год потрудится».

Михайло потер короткую, белокурую бороду и развел руками. «Ну, осенью так осенью.

Приезжать-то можно к тебе пока, Ньохес?»

-Почему нельзя? – удивился тот. «Приезжай, конечно, я тебе всегда рад». Он бросил взгляд

на большие, натруженные ладони Волка и сказал, улыбнувшись: «Я вижу, ты работать

умеешь, не жалко за тебя дочку отдавать».

-Я дом поставил, - гордо ответил парень. «Крепкий, с печью, Васэх там тепло будет. Скотину

заведем, хлев для нее есть уже. Охотник я хороший, рыбачу тоже. Так что дочка твоя сытно

заживет».

-Сколько оленей дашь за нее? – испытующе глянул остяк на Михайлу.

-Ножей дам, пищаль дам, пороха тако же, - решительно ответил Волк. «Сие, Ньохес, много

оленей стоит».

-Она рукодельница хорошая, мехов тебе принесет, утвари всякой домашней, - остяк разлил

остатки водки.

-Только вот, - Михайло помедлил, - повенчаться надо будет. Я же, Ньохес, в жены ее беру,

законные, на всю жизнь. Так положено у нас - венчаться. А перед венчанием – окреститься».

Остяк помолчал и вдруг усмехнулся: «Все равно, Куреп ёт, раз она твоей женой будет, так

пусть и веру твою примет. А потом, - он помедлил, - может, и мы тоже. У вашего бога порох

есть, огонь – а у наших богов нет. Васэх! – вдруг крикнул он.

Девушка вошла, отвернув лицо, и встала в углу. Ньохес что-то ей сказал, и, повернувшись к

Михайле, рассмеялся: «Спросил ее, по душе ли ты ей пришелся».

-Ченэ чи, - тихо пробормотала Васэх, и тут же нырнула под полог – будто и не было ее.

Волк обеспокоенно взглянул на остяка, и, увидев широкую улыбку на его лице, облегченно

вздохнув, потянулся за флягой с водкой.

Михайло вышел из чума, когда над лесом уже показалась косая, бледная луна.

-Ну и звезды здесь, - пробормотал Волк, закинув голову, глядя на вечное сияние Млечного

Пути над черными вершинами елей.

Он отвязал лошадь и вдруг услышал рядом, за стволом дерева, чье-то дыхание. Одни глаза

были видны из-под мехового капюшона малицы – темные, играющие огнем, совсем близкие.

Волк улыбнулся и потянул из кармана армяка что-то. Бусы – из высушенных, темно-красных

ягод шиповника легли на смуглую ладошку, и Васэх вдруг, озабоченно, спросила: «Нун энте

потло?»

Михайло понял, и шепнув: «С тобой – не холодно», чуть коснулся губами гладкой, мягкой

щеки.

Кутугай одним движением перерезал горло барану и подставил котел. Теплая, свежая кровь

потекла вниз, и он сказал, обернувшись к Федосье: «Ты кишки промой и солью натри, а

потом сюда, - он кивнул на кровь, - сердце и сало добавишь, загустеет, и можно кишки

набивать».

Он снял барана, и, перевернув его, распоров брюхо, передал нож Федосье: «Давай,

потроши. Нам скоро на юг сниматься, еда нужна, в дороге времени охотиться не будет».

-На юг? – она вырезала печень и кинула ее в кожаный мешок. «Пожарю, вкусно будет», -

улыбнулась девушка.

Кутугай внезапно наклонился и прижался щекой к ее покрытым платком волосам: «Там