o c24ec28d571a6d65

Григорий повел мощными плечами и неохотно сказал: «Да так, тоже, как и ты – на дорогах

баловался. А ты что, Волк, дом-то построил – охота тебе была время- то на это тратить,

спал бы в общей горнице, вместе со всеми».

Михайло усмехнулся. «Кто бы говорил, ты ж сосед мой, тако же зачем-то избушку возвел».

Парень покраснел и пробурчал что-то.

-Как снегу больше ляжет, хочу у Ермака Тимофеевича попроситься на охоту сходить, -

сказал Михайло. «Даже с печкой, - и то холодно, зверя набью, одеяло сделаю меховое».

-Чтобы не холодно было, жену нужно, - рассмеялся Григорий, - с ней и без одеяла жарко

будет.

Волк присвистнул и глянул на дорогу. «Смотри, обоз какой-то. Как бы, не атаман

возвращается».

-И верно, - Григорий перегнулся с вышки и крикнул: «Сие Ермак Тимофеевич, открывайте

ворота-то!».

Большие, в три человеческих роста ворота заскрипели и Михайло сказал: «Смотри-ка, не

один атаман приехал. Значит, удалось ему с остяками-то местными задружиться».

В горнице было жарко натоплено. Ермак сбросил лисий, богатый малахай с головы и

улыбнулся: «Ну вот, под руку нашу пришли. Рыбы привезли нам, - мерзлой и соленой, мехов

тако же. Садись, - кивнул он остяку.

Тот улыбнулся, поклонившись парням и, подбирая слова, сказал: «Урус сильный, воевать не

надо, дружить надо».

-Надо, - Ермак разлил водку и кивнул: «Пей, за дружбу нашу. А Тайбохтой когда к нам

придет?»

Остяк выпил, и, быстро отрезав ножом тонкий кусок мороженой рыбы, сказал: «На юг он

ушел, и лучники с ним. Только старых тут оставил, и женщин».

-А ты чего с ним не отправился? – подозрительно спросил атаман.

Остяк улыбнулся и, оглядев чистую, свежесрубленную горницу, ответил: «Вы сильнее. У вас

порох, у Кучума нет. У кого порох – тот сильнее».

-Верно, говоришь, - усмехнулся Ермак и кивнул парням: «Ну, что встали-то, давайте,

наливайте себе».

-Ну, - обратился атаман к остяку, - скажи там всем, кто ниже по Тоболу живет – сие теперь

есть земля русская, город наш Тюмень называется, и будет стоять тут вечно. Ясак привозите

два раза в год, мы вам пороху дадим, водки, а кто хочет – вона церковь у нас есть, и

батюшка при ней – приходите, святое крещение принимайте».

Михайло выпил, и тут только увидел у порога, за печью, какого-то закутанного в меховую

малицу подростка.

-Сие, - ухмыльнулся Ермак, - дочка его старшая, - кивнул он на остяка, - Васэх, называется,

по-нашему, - «Утка». За оленями в дороге следила.

-Утка, утка, - закивал остяк, и, замахав руками, закрякал.

Девушка, - лет пятнадцати, - смущаясь, краснея, совсем отвернулась в угол, и только один

темный глаз виден был из-под рукава малицы, которым она прикрыла лицо.

-Васэх, значит, - Волк улыбнулся – широко. «Ну, будем знакомы».

Федосья разогнулась, и, подув на заледеневшие руки, стала выжимать толстые, грубые

халаты. Речка, быстрая, мелкая, - текла куда-то вдаль. Девушка, на мгновение, положив

себе руку на живот, почувствовав движение ребенка, прошептала: «Господи, ну хоша бы

рыбой обернуться, уплыть отсюда, али птицей – улететь!»

-Ну, что встала! – раздалось сзади и татарин, приставленный к ней Кучумом, грубо толкнул

ее. «Ты пока тут возишься, я замерз уже весь!».

Федосья, приподняв платок, посмотрела на легкие снежинки, что падали на застывшую, в

сухой траве степь, и, сжав зубы, принялась за работу.

-Так, - сказал Кучум, глядя на ее выпуклый, круглый живот, - родишь, и я тебя в Бухару

продам, ты молодая, крепкая, за тебя золота много дадут. Отродью твоему я саблей голову

снесу, так что, - он ухмыльнулся, раздеваясь, - пестовать его тебе не придется. А там, - он

махнул головой на юг, - уж кому ты в руки попадешь, то не моя забота».

Федосья молча, опустив ресницы, разомкнула губы. «Хорошо, - проговорил Кучум сверху, и

добавил: «Ты ртом-то своим работай, атаман, я смотрю, научил тебя».

Потом он оценивающе посмотрел на нее и велел: «Давай, зад подставляй, Карача мне

говорил, что он тебя и там попробовал». Федосья, вспомнив острую, резкую боль, было,

замотала головой, но Кучум, разозлившись, толкнул ее на кошму, и прошипел: «Иначе к

воинам в юрту отправишься, и живой оттуда не выйдешь уже».

Встряхнув последний халат, она аккуратно сложила их в стопку, и вдруг почувствовала

рядом дыхание татарина.

-Не трогай меня, - сказала Федосья, сжав зубы. «Я с ханом лежу, руки свои убери».

-Ты за ханом дерьмо его подтираешь, - рассмеялся татарин, - у него, таких баб, как ты –

сотня была и сотня будет. А ну наклонись, и ноги раздвинь, что ломаешься!».

-Вот вернется Кучум с охоты, - сглотнув, сказала Федосья, - он тебе голову снесет за это.

-То дело мое. Я воин, а хан, уезжая, сказал, что любой из нас, коли хочет, тебя взять может».

Татарин расхохотался, и, толкнув девушку на землю, задрал ей халат.

Федосья услышала стук копыт коня и короткий, сдавленный крик своего надсмотрщика.

Она разогнулась, и увидела, что татарин держится за щеку, на которой вспухает кровавый

рубец.

-Ехал бы ты своей дорогой, Кутугай, - злобно сказал надсмотрщик, - то дело не твое, не

вмешивайся.

-Как это не мое, - невысокий, легкий, коротко стриженый татарин спрыгнул на землю. «Ты