o c24ec28d571a6d65

остановить. Надо упредить Ермака-то и первыми ударить. Для сего я силы сейчас и

собираю. У Кольца-то ты взял чего-нибудь, золото было у него?».

-У него кое-что лучше было, - усмехнулся Карача блестящими от жира губами. «Жену его я

тебе привез. Ну, то есть вдову, теперь уже».

Ермак поднялся на холм и посмотрел на восток. Тобол, сверкающий на солнце, отсюда

казался тонкой, извилистой лентой. Тура текла под холмом, широкая, ленивая, с

зеленоватой, даже на вид прохладной водой.

-Сие, - сказал Ермак, обернувшись к дружине, - Тюменский волок. Здесь дорога с юга, из

Бухары, и дорога на запад, на Большой Камень, и далее – к Волге и Москве, - сливаются.

Здесь, на этом холме мы и будем ставить крепостцу. Так, - он почесал жесткую бороду, -

сейчас разбиваем стан, Волк Михайло берет полста человек, топоры, и едет вона в ту рощу

– Ермак показал рукой. «Завтра нам надо уже начать стены возводить, а для сего бревна

нужны».

-Я, конечно, деревья валить умею, - смешливо сказал Волк, - научился, когда на дорогах

грабил. Однако стены ставить, Ермак Тимофеевич, - то, как делать, - мне неведомо.

-Ну, вот изведаешь, - усмехнулся Ермак. «Припасы возьмите, и езжайте. Далее, - ты,

Григорий, - сказал он мощному, высокому парню, - бери лучников хороших, отправляйтесь

охотиться. Порох не тратьте, его здесь не достать нигде».

Атаман спешился и сказал остальным: «А мы с вами пока оружием займемся – надо

проверить пушки и пищали затинные».

Волк подъехал к роще, и, подняв голову наверх, присвистнул: «Тут такие сосны, что с их

вершин, наверное, и Москву видать».

Он поиграл топором, и, улыбнувшись, откинув со лба прядь белокурых волос, сказал: «Ну,

что, ребята, сие бревна для первого города нашего в земле Сибирской!»

Деревья, треща под ударами, стали медленно клониться вниз.

Федосья, жмурясь от дыма, обнимая руками мокрые плечи, стояла на пороге юрты.

-А, привели, - Карача легко поднялся и подошел к ней. Визирь был ниже ее. Он покачался на

кривых ногах и холодно сказал: «А ну на колени встала, и ползи, перед тобой хан земли

Сибирской».

Девушка, уперев глаза в покрытый грязными коврами земляной пол, медленно опустилась на

колени.

В центре юрты, у низкого столика, покрытого остатками трапезы, лежал полный,

широкоплечий человек в развязанном халате.

Кучум посмотрел на нее темными, узкими глазами, и, погладив редкую бороду, велел на

ломаном русском: «Поднимись».

Федосья встала, прикрываясь волосами. Горел, трещал фонарь с бараньим жиром, и

Федосья вдруг вспомнила, как ее обливали водой на дворе – ведро за ведром, под хохот

собравшихся вокруг татар.

-Повернись-ка, - велел хан, осматривая ее с головы до ног. «И вправду носит, - Кучум вдруг

рассмеялся и обратился к Караче: «Пробовал ты ее?».

Как везли сюда, лежал с ней, - Карача опустился на подушки. «Девка как девка, ничего

особенного, только что молодая. Еще семнадцати нет ей, русские говорили».

Кучум обгрыз баранью кость и кинул за спину. «Ну ладно, ты езжай на север, как и говорили,

а я ее оставлю при себе пока, потом решу, что с ней делать».

Карача поклонился и вышел из юрты.

Хан зевнул, и сказал: «Сейчас лягу с тобой, потом уберешь здесь, - он повел рукой на стол, -

объедки собакам отнеси, по дороге можешь кости за нами обглодать. Спать у входа будешь,

там попоны лежат».

Федосья молчала, чувствуя, как на ресницах собираются слезы.

-Ну, что застыла! – резко сказал хан. Девушка, сглотнув рыдания, легла рядом, задыхаясь от

чада фонаря, что висел над ними.

В тусклом свете лицо Кучума было непроницаемым – будто маска. Он опустил руку вниз,

Федосья почувствовала грубые пальцы, и закрыла глаза. «Хорошо», - пробормотал Кучум и,

уложив ее на бок, сказал: «Еще мой нужник будешь чистить, русская».

Федосья приказала себе не плакать, и просто лежала, смотря в темноту юрты, чувствуя его

сальные пальцы на своем теле. «Ну, все, - Кучум завязал пояс халата и рыгнул, - давай,

убирайся здесь. И подмойся потом на дворе – я тебя с утра опять позову».

Девушка встала, и принялась собирать разбросанные по юрте кости. «Халат там возьми, -

Кучум широко зевнул, - из старых тряпок какой-нибудь. Из юрты без платка не выходи –

лицо закрывай, поняла?».

Федосья, молча, кивнула, и только когда Кучум захрапел, она, привалившись к стене юрты,

опустив лицо в ладони, позволила себе несколько раз прерывисто, часто вздохнуть. «И слез

уже не осталось», - горько подумала девушка, поднимаясь, накидывая на плечи грязный

халат, опуская на лицо темный платок.

Михайло Волк поежился и пробормотал: «Хорошо, что я печь сложил, как раз до холодов

успел». Серые тучи повисли над крепостцей, и двое дозорных – Волк и Григорий, укутавшись

в армяки, следили за дорогой на восток. Здесь, на вышке, было совсем, зябко, дул резкий

ветер, равнина уже укуталась в легкий, недавно выпавший снег.

-Смотри-ка, - вдруг сказал Григорий, - а ведь и вправду, город поставили. Даже церковь есть,

все, как положено.

Волк поднял загрубевшие, застывшие ладони, и, улыбаясь, проговорил: «Сказал бы мне кто

на Москве, еще тем летом, что вот этими руками я себе дом срублю – не поверил бы. А ты в

своем Ярославле, чем занимался?»