o 98f6fe69ff972b4b

Не знаю, что уж он увидел, во сне ли, как ли... Не знаю...

Только я ему сказала: «Конечно, конечно...» У нас ведь много

детей-то было. А как умер, похоронили рядом с ним, в его же

могиле, чужого ребёнка — маленького ещё: мать попросила.

Я тогда сказала: «Да-да, конечно. Он детей любил». А

недавно ещё и Маню, дочь брата твоего, туда же прикопали,

теперь ему там не скучно.

Она, окончательно расстроенная, постоянно вытирала

покрасневшие от слёз глаза.

— Ладно, мам! Успокойся! — уговаривал её Виктор.

— Да ну вас! Растишь вас, надеешься! А у вас тоже...

Неизвестно что...

— Но я же говорил, что у меня всё в порядке!

— А чего ж такой седой?

— Тебе же сорок только, — поддержала её Лида.

— Вы же знаете, что я болел в детстве.

— Это когда мы пытались тебя лечить, а ты с рёвом

отказался, — говорила мать, — и нам пришлось отступить.

191

— Вы вот что мне скажите: был ли у нас в роду кто-то из

французов?

Мать взглянула на него удивлённо, но, подумав немного,

отвечала неуверенно.

— Я, наверное, уже рассказывала об этом, раз ты

спрашиваешь. Да, говорили в семье, мол, кто-то из наших

прадедов ещё до войны с Наполеоном вернулся домой

калекой-солдатом и с женой то ли немкой, то ли

француженкой. Только я думаю, что это просто выдумки:

достоверно ведь ничего не известно, и давно это было.

— Тут действительно трудно сказать что-нибудь

наверняка, — подтвердила сестра. — Ни дедов, ни бабушек

своих мы не видели: померли они раньше, чем мы родились;

мама тоже, кроме родителей, никого не знала, а генеалогия в

крестьянских семьях не практиковалась.

— Ну ладно, — вздохнула мать. — Что-то я уж запьянела

совсем да и засиделась. Пора мне спать.

— Сейчас, мама, — ответила Лида, — сейчас постелю

тебе, а со стола потом уберу.

— Пойду и я, — встал Виктор. — Спасибо за ужин.

Пойду, посижу под окном, ночь, наверное, чудесная.

Спокойной ночи! Племянников всё ещё нет.

— Они поздно приходят. Сидят в переулке около сруба с

местными ребятами, болтают да музыку слушают.

Он вышел на улицу, устроился на скамье около дома.

Было сухо, тепло и тихо, а медленно сгущавшиеся сумерки

так и не превращались в глухую ночь; и он любил эти

июньские ночи, светлые и теплые, почти безросные. За

огородами, за спуском с пригорка, за рекой, протекавшей

сразу за ним, в заливных лугах перекликались коростель с

перепёлкой, ведя свой вечный ночной разговор под

сопровождение густого, не утихающего ни на минуту

стрёкота сверчков и цикад. Закатное небо на северо-западе

ещё заметно алело, а над головой уже нет-нет да

проносились летучие мыши, занятые своими ночными

192

делами. Окна иных домов ещё светились ярким ли светом

лампы, голубым ли светом работающего телевизора: деревня

уже засыпала, озабоченная постоянной необходимостью

просыпаться ни свет ни заря.

Чувствуя себя почти счастливым, гоня мысли о событиях

последних дней, стараясь не обращать внимания на

постоянно ноющую в душе язву, оставленную этими

событиями, он не сразу заметил, как из переулка не спеша

вышел человек, направляясь в его сторону без очевидного

замешательства в намерениях, и решил, что это кто-то из

знакомых или друзей; однако когда прохожий приблизился,

Виктор понял, что незнаком с ним.

Поздоровавшись, тот попросил разрешения присесть.

— Ты кто? — спросил Виктор гостя с интересом.

Гость был пожилым уже, явно не его возраста человеком,

в лице которого он пытался отыскать знакомые черты, но

тщетно; ничто не говорило ему, что они когда-то встречались.

— Я вот услышал, что ты приехал, и решил навестить

тебя. Мы ведь немного знакомы были когда-то, когда ты ещё

подростком был, а с твоим отцом, Иваном Ивановичем, тем

более. Я здесь жил раньше в том доме на переулке, с резными

наличниками. Сам их делал.

Виктор наконец понял, кто с ним говорит. Он хорошо

помнил прежнего хозяина того дома, самого нарядного в

деревне своими деревянными узорами, покрывавшими его с

конька крыши до самого фундамента.

— Тьфу ты! Конечно же, помню. Александр... Прости, не

знаю, как тебя по отчеству.

В деревне так уж велось, что по отчеству звали не всех, а

людей с одинаковыми именами различали, добавляя к их

именам имя того или другого родителя или деревенские

прозвища, и гостя звали Филимоновнин, по той причине, что

отца у него рано не стало.

193

— Павлович, — отвечал он просто. — Отец с войны не

вернулся, а мне было тогда пятнадцать лет. Так и стал

Филимоновнин.

— Выпить хочешь? — предложил Виктор.

— Не откажусь.

— Подожди тогда.

Виктор принес водку, кое-что закусить и налил гостю. Тот

выпил, не спеша закусил, помолчали.

— Что ж ты сам-то не пьёшь?

— Я уже выпил немного, а больше мне нельзя; да ты не

обращай внимания: мне собеседник дороже.

— Ну что ж, и то хорошо. Жалко, Иван Иванович рано