o 98f6fe69ff972b4b

позволяла себе выпить мать и умеренно пила сестра. Разговор

шёл о колхозе, дела в котором были очень плохи, на что

жаловались и соседи; спасала его лишь близость к городу да

мясооткормочная специализация, сложившаяся ранее.

— Что, уже и не сеют ничего? — спрашивал удручённый

Виктор.

— Как же не сеют? Сеют на зелёный корм скоту, на силос,

на сено, на комбикорма.

— А на зерно?

— А кому это нужно? Вон, наш премьер сказал, что не

имеет смысла вкладывать деньги в сельское хозяйство, а

188

лучше открыть ещё несколько нефтяных скважин, —

отвечала сестра.

— Пока добирался сюда, я видел, что всё запустело. Ну

ладно — колхозы, но что, фермеров тоже нет?

— Какие фермеры? — изумилась Лида. — Бог с тобой!

Колхозы не могут выжить! — она сделала ударение на слове

«колхозы». — Формально колхоз может выделить земельный

пай, — продолжала она, — но что с ним делать? Чем землю

обрабатывать? Лошадьми? Да и их-то нет.

— Земля в наших местах никогда не рожала много, —

говорила мать. — И в хорошие-то годы редко где получали

двенадцать центнеров с гектара, да и то с удобрениями. А

старые годы, ещё до советской власти, люди кое-как

перебивались в этих местах, лишь бы как-нибудь прокормить

себя. Да и потом, при советской власти, когда ещё колхозов

не было, уж и учились некоторые — не как-нибудь; меня

тоже посылали на курсы бухгалтеров, а затем на повышение,

но отец не пустил: в поле работать было некому. Мне до сих

пор обидно. Видите ли, он борноволока не мог нанять!

— Это что — за бороной ходить?

— Ну да! Редко кому удавалось вырваться из деревни.

Правда, у мамы брат вот жил около Свердловска, тогда

Екатеринбурга; как-то он смог уехать. Я ещё небольшой

была, когда мама меня возила к нему в гости. Помню, он

показывал ей блюдо с золотом. Мама потом говорила: «Хоть

бы немного нам дал!» Недавно по радио говорили, что где-то

в тех местах клад нашли. Может, его...

— Ну а что с ним стало? С дядей твоим...

— Началась революция; один из его сыновей служил у

белых, другой — у красных. Говорили, что кто-то из них

своего брата расстрелял. Правда, нет ли — не знаю. А дядя

потом ходил к одной старушке, авторитетной по тем местам,

спрашивал, что ему делать с землёй, которая у него была.

Старушка сказала: «Батюшка барин, нам ведь земли- то надо

189

мало», — ну вроде как только на могилу. Дядя всё и сдал

государству. Да всё равно бы отобрали.

— А потом что?

— Потом он работал плотником по найму. Пожилой уже

был. Работал где-то, видимо, не рядом с домом, простудился

и умер.

Она пригубила рюмку, словно поминая покойного,

помолчала.

— А у нас, в этих местах, даже не раскулачивали никого.

Некого было. У нас и помещиков-то не было.

— Как это? Здесь что, крепостного права не было?

— Как не было? Было, наверное.

— Здешние крестьяне были государственными, —

пояснила сестра, — наверное, по той причине, что с них мало

что можно было взять.

Виктор молчал, обдумывая услышанное, и больше всего

его впечатлили слова мудрой старушки-ведуньи.

Подумалось: «А ведь и правда: мы здесь недолгие гости, а

земля, на которой живём, взята нами во временное

пользование у будущих поколений». Стало несколько грустно

от неизбежности, ожидающей всякого живущего на Земле, и

он вспомнил, что в глубоком детстве его сильно поразили две

вещи, которые он узнал из разговоров с отцом. Первое — это

то, что каждый человек должен когда-то умереть, исчезнуть

из жизни, и второе — что человек обязательно должен

дышать, чтобы жить; и это второе он тут же проверил на

себе. Ему всегда казалось, что в том изумлении, какое он

испытал от этих открытий, заложен какой-то мистический

смысл.

— Мам!.. А вот говорят — колоски, колоски... Что, за

колоски сажали?

— Ну не знаю, в наших местах никого не сажали; разве

что колхозного бухгалтера за растрату, да и то уж на твоей

памяти. Колоски, конечно, собирали, но много ли их было?

Ведь жали серпами, редко жнейками, а комбайнов тогда не

190

было. Сжатую рожь ли, пшеницу ли вязали в снопы и

ставили в копны на поле, а увозили на ток уже позднее, когда

зерно доходило в снопах. Возможно, кого-то и сажали за то,

что обрезали колосья со снопов. А то и снопы увозили с

поля. Воровали ведь всегда, и в советское время тоже.

Помню, ещё до революции, я маленькой была, в деревне сход

собрали: поймали какого-то вора. Что он уж там украл — не

знаю. Ой, как его били! На глазах у всех. Страшно били, —

она покачала головой. — Страшно даже вспоминать. Два

брата его избивали. Вскоре тот помер.

Она вздохнула, помолчала и грустно продолжила:

— Трудно жилось. И при советской власти тоже. Вы ведь

у меня четверо — самые последние. Пятеро до вас умерло, —

она вытерла глаза платком, висящим на шее. — До города

далеко, медицина плохая была, лекарств не было. Перед

смертью отец вдруг очнулся и говорит: «Мать! Дети, дети!..»