o 8b191ad8675a2039

- Не бойся, - Федор хмыкнул, - не сопьюсь я. Только вот, не знаю я, как жить мне дальше.

Помнишь, сыну-то своему я про честь и бесчестие говорил?»

Феодосия кивнула.

- Ну, так вот, - Федор распахнул ставни и вгляделся в пустую, темную Воздвиженку. «А не

бесчестие ли то, что я сегодня сидел напротив Матвея Семеновича, видел, как страдает он,

и молчал? Казалось бы – мне Басманова, тварь эту, задушить, али заколоть – минутное

дело. Вывел бы Башкина из приказа, да и увез с глаз долой. Однако не мог я этого сделать,

Федосья».

Женщина подошла к мужу и, потянувшись на цыпочках, обняла его – всего, как только лишь

одна она и умела на всем белом свете.

Федор погладил ее по голове, и спросил, вглядываясь в серые, бездонные, ровно озера на

севере, глаза:

- Не жалеешь-то, Федосья, что замуж за меня вышла? Видишь, какой я тебе достался –

ломаный, да битый, да еще неизвестно, что далее с нами будет.

- Что бы ни было, - тихо сказала жена, - вместе мы через это пройдем, Федя, не разлучаясь.

А что ты говоришь насчет сожаления – ничего кроме счастья, не ведала я с тобой, и не

изведаю.

И не бесчестие то, Федор – на тебе я да Марфа, нет у нас иной опоры, и защитника, окромя

тебя. Ежели погибнешь ты – куда нам деваться?»

Федор еще постоял, баюкая жену в своих объятьях.

- Ты к Прасковье-то ездила? – спросил он. «Что там с Марьей у них?»

- Плохо с Марьей, - Федосья поглядела на мужа снизу вверх. «Понесла она от царя-то».

Федор отпустил ее и задумался. Глядя испытующе на жену, он спросил:

- Трав, каких ты им не возила-то?

- Возила, конечно, - ответила Федосья.

Вельяминов помолчал и вздохнул.

- Сбирайся-ка ты, Федосья. Я сейчас мигом на Рождественку и обратно – не след им сейчас

дома сидеть, возьму возок и доставлю их сюда, а от нас уж и поедете в подмосковную-то.

Если туда, - он указал глазами на потолок, - дойдет, что Марья в тягости, никуда им уж не

сбежать.

Однако, покрутившись по московским улицам, Федор вернулся на Воздвиженку ни с чем –

тиха была усадьба Воронцовых, тиха и ровно безлюдна, а у ворот был выставлен

стрелецкий караул.

Степан Воронцов что есть мочи мчался по ночной, спящей Москве. С того момента, как он

услышал от рыдающей матери, и растерянного, вмиг постаревшего отца о позоре Марьи, и

выбежав во двор, вскочил на коня, не было у него иных мыслей, кроме мести.

То была его сестра, с которой они лежали в одной колыбели, с которой, поддерживая друг

друга делали первые шаги, с которой учились, играли, дрались и мирились. Сестра, -

упрямая, вспыльчивая, красивая, единственно родная Марья. А теперь она страдала,

изуродованная насильником, принужденная растить его плод, раздавленная, потерявшая

честь и гордость.

Там, в крестовой горнице, Степан, не мог поверить словам отца. Но, когда он взглянул на

измученное, поблекшее лицо матери, которая могла лишь тихо плакать, - он отступил на шаг

и сказал:

-Не бывать тому, чтобы Марья осталась не отмщенной, слышите меня? Даже если я сам я

погибну.

- Степа, - подняла Прасковья наполненные слезами лазоревые глаза, «но ведь государь

это...»

- А что, ежели он государь, он Божьего закона выше? – Степан спокойно снял со стены

кинжал. «Сказано же в Писании: «Аще же обрящет человек деву обрученую, и насиловав

будет с нею, убийте человека единаго бывшаго с нею».

Михайло подошел к Степану, и, на мгновение, обняв его, перекрестил.

- Храни тебя Бог, - сказал он, и повернулся к жене: «Прав Степан, да и нам после этого

умирать не стыдно будет. Только кровью бесчестие наше смывается».

Рядом, совсем близко, встали стены Кремля – светлые, ровно плывущие куда-то в

полуночи. Степан соскочил с коня и на минуту замер, прижавшись щекой к его холке.

- Прощай, - сказал он тихо. «Послужил ты мне верно, а теперь иди на все четыре стороны».

Белый жеребец тихонько прянул ушами и коротко, грустно заржал.

Царь был в трапезной с ближними ему боярами – Матвей Вельяминов сидел у его ног на

ковре, играя в шахматы с сыном окольничего Басманова – Федором, синеглазым отроком с

тонким, будто девичьим лицом.

Братья Адашевы – воевода Алексей, ближний советчик царя, и Даниил, только что

вернувшийся из похода по Вятке и Каме, где он с дружиной усмирял казанцев и ногаев,

рассказывали государю о Пермском крае.

- Проплыли мы Усолье Камское и по реке Колве дошли до Чердыни, - сказал широкоплечий,

с обветрившимся лицом, Даниил Адашев. «Оттуда пошли к остякам, в становища ихние – так

они показали нам путь на восток, туда, откуда солнце восходит. Толмачом был у нас инок

Вассиан, из Богословского монастыря – он говорит, что ежели держать из Чердыни на юго-

восток, в полумесяце пути оттуда Большой Камень лежит.

- Приказал я в прошлом году землю измерить, и чертеж всему государству сделать, - сказал

Иван. «Замеряли вы те места, по коим ходили, Даниил Федорович?»

- По твоему велению, государь, все сделали, ответил Адашев. «Вот - и он развернул на

столе искусно нарисованную карту.

- Кто ж вычерчивал так? – спросил Иван, вглядываясь в переплетение рек.

- Мы начерно делали, а как воротились из похода в Богословский монастырь, тот инок

Вассиан, что толмачом у нас был, вот эту карту и закончил.