o 8b191ad8675a2039

- А вдруг откажется она, - Воронцова помолчала. «Не силой ж ее поить».

-А ты предложи, да и посмотри, что ответит она – Федосья вдруг потянулась и обняла

Прасковью. «Излечится Марья, вот увидишь».

- Дочка, - неуверенно сказала Воронцова, входя в Марьину светелку, - ты как сегодня?»

- Да лучше, матушка, - улыбнулась боярышня. «Петенька прибегал, вот, - она подняла с

кровати игрушечную тележку, - колесо у него соскочило, так я чиню».

- А что ж Степану он не принес? – спросила Прасковья, прикасаясь губами ко лбу дочери.

- Да тут работа тонкая, я лучше сделаю, - Марья поставила колесо на место и подняла на

мать синие глаза: «Сказать ты что хотела?»

- Марьюшка, - Прасковья откашлялась, будто у нее першило в горле, «ты помнишь, как

несчастье с тобой приключилось?»

Боярыня с ужасом увидела, как по щеке дочери ползет одинокая слеза. Марья отвернулась к

стене и прошептала: «Как же мне не помнить, маменька, коли кажную ночь оно ровно заново

приходит».

Прасковья обняла дочь и прижала ее голову к груди. «Ты поплачь, доченька, поплачь, легче-

то тебе станет, душеньку свою не терзай так». Марья разрыдалась и невнятно сказала: «Или

какие еще нехорошие вести ты мне принесла?»

- Да уж не знаю, милая, - Прасковья побаюкала дочь. «Понесла ты, Марьюшка».

Дочь высвободилась из ее рук, кровь отхлынула от ее лица, и сказала она твердым голосом,

голосом прежней Марьи:

«В воду я кинусь, или на огне сожгусь, но отродье его рожать не буду! Велел он мне

грамотцу ему послать, ежели дитя я зачну – но не бывать этому, лучше смерть, чем участь

такая!».

Прасковья, как могла, утешила дочь, и уложила ее отдыхать. «Ино нельзя травы-то давать, с

Михайлой не посоветовавшись, - подумала она, прибираясь в горнице.

«Может, надо бы Марью из Москвы увезти – подальше от царских глаз. Правильно, конечно,

Феодосия говорит – выкинула и выкинула, но за эти настои-то и на костер взойти можно,

ежели донесет кто. А тут плоть государеву травим».

После второй иглы Башкина без сознания унесли из пыточной палаты.

- Говорил же я тебе, Алексей Данилович, - раздраженно сказал Федор, - слаб он. Даже для

тисков твоих – и то слаб, вона, как глаза-то у него закатились. И все равно, на своем стоял».

- Так батюшка, Федор Васильевич, - захлопотал окольничий, - это ж только первое

испытание у него было».

- Первое? – удивился Федор?

- Ежели преступник на своем стоит, - ну вот как Матвей этот, - три раза его пытать надо, -

объяснил Басманов. «И только если все три раза показывает одно и то же, - тогда, значит,

правду говорит».

-А, - протянул Федор. «Что же, завтра ты ему опять тиски приготовил?»

- Ну, - широко зевнул окольничий, - надо ему в себя прийти. У его сейчас ногти вырваны, на

тех двух пальцах, смысла его спрашивать, сейчас нет, в боли он.

Как отойдет – дня через три, так и продолжим. Я тебе покажу-то, что у нас еще есть –

мастера у нас хорошие, инструмент в порядке содержим, вместе и выберем, что дальше-то

его ждет».

- А нам за это время, Алексей Данилович, надо ответы-то его привести в порядок, - сказал

Федор. «Опять же, мне это все переписать надо, не в таком же виде их царю подавать, - он

указал на забрызганные кровью Башкина бумаги. «У тебя как с письмом-то?»

- Да не очень, по правде говоря, - заискивающе пожал плечами Басманов. «Подписаться

могу, а более ничего».

- Ну, вот видишь, - высокомерно ответил ему Вельминов, - значит, все на меня ложится».

- Если б не ты, батюшка Федор Васильевич, - заискивающе улыбнулся окольничий, - я б и не

знаю, что делал. Кости ломать – у нас мастеров много, а грамотных – нетути».

Михайло с Прасковьей сидели при единой свече в крестовой палате.

- Пока не прознал он об этом, надо Марью подальше куда отправить – устало сказал

Прасковье муж. «Ты ей трав-то пока не давала?»

- Нет, заварила только, да хотела ж с тобой посоветоваться. Марья сказала, что он грозил

ее до родов в монастырь упрятать, чадо забрать, а ее саму насильно в иночество постричь, -

Воронцова заплакала тихими, быстрыми слезами.

- А Федосья что сказала? Когда начнется-то у нее? – Михайло покраснел, говоря это.

- Дня через два, али три, как зачну отваром ее поить, - ответила Прасковья.

- Ну, так ты сегодня и начни, а завтра повечеру поезжайте в подмосковную, там и укроетесь,

там и ... – Воронцов осекся и взял жену за руку: «Не думал я, Прасковья, что так все

обернется».

-Кто же думал-то, Михайло, - покачала головой его жена. «Главное, чтобы дети наши живы

да здоровы, остались, остальное-то приложится».

- А не дойдет до него? – тревожно спросил ее муж.

- От кого ж дойти? Кроме тебя, меня и Федосьи Никитичны и не знает никто. Степану, и тому

ж я не говорила.

- Что не говорили? – открывая дверь, спросил их сын.

Феодосия постучалась в дверь опочивальни и приложила губы к замочной скважине:

- Федя, ты там?

Засов со скрипом поднялся и Федор, отойдя в сторону, пропустил ее внутрь.

- Тебе, может, поесть, чего принести? – спросила жена, убирая с глаз, долой пустую бутылку

и стакан.