o 8b191ad8675a2039

«Давно не встречался я с ее светлостью, а она, смотри-ка, не одна на Москву явилась».

Он незаметно помахал рукой людям на другой стороне дороги и стал отходить в глубь леса.

-Вот что, - сказал атаман, садясь в седло, - я на Москву, ненадолго, ежели что - грамотцу вам

пришлю. Вы пока в обычном месте оставайтесь, может случиться, что помощь мне какая

нужна будет - тогда я извещу.

-Ты там поосторожней, - посоветовал кто-то из шайки. «Сейчас, говорят, заставы на въезде

ввели, ты уж окольными путями пробирайся».

-Я на Москве родился, - усмехнулся мужчина в золотистую бороду, - и мальчишкой еще

немало погулял по ней, знаю, где спрятаться можно».

Он наклонился к холке коня и шепнул: «Ну, давай, навестим столицу-то, посмотрим, зачем

ее светлость сюда приехала».

Жеребец мягко тронулся с места, и мужчина, сняв шапку, подняв голову вверх, увидел, как в

высоком небе плавает белокрылый сокол.

-Вот и Господь нам знак посылает, - рассмеялся всадник.

Сокол, приметив что-то, сложил крылья, и, камнем ринувшись вниз, пропал за верхушками

деревьев.

-Не хочу! – дитя оттолкнуло мису и скривилось. Вдовствующая герцогиня Голштинская

вздохнула, и мягко сказала: «Надо покушать, кашка вкусная».

-Фу! – дитя , набрав полный рот еды, плюнуло ей на стол, и улыбаясь, размазало плевок

ладошкой.

Маша Старицкая было занесла руку, но, сдержавшись, потянулась за холщовым ручником.

-Ну, есть не хочешь, так побегай, - сказала она ребенку, спустив его с колен на пол.

Дитя бойко заковыляло к лавке, и, смешливо посмотрев на мать, стало сбрасывать на

деревянный, грязный пол горницы одежду, что штопала мать.

-Да прекратишь ты, или нет! – взорвалась Маша и, опустив голову в руки, разрыдалась.

Ребенок испуганно скривив рот, подошел к женщине и тоже стал плакать – горько, отчаянно,

просясь на руки.

-Отстань, - оттолкнула его женщина. «Сил уже никаких нет с тобой».

Она вдруг посмотрела в непонимающие, наполненные слезами глаза дитяти и,

спохватившись, сказала: «Прости, прости, пожалуйста! Ну, иди сюда, - она протянула руки.

Дитя прижалось к ней и сказало: «Почему плакать?».

-Устала я, - пожаловалась Маша, обводя глазами пыльные, заброшенные палаты, куда

привезли ее с ребенком.

На дворе стоял, - днем и ночью, - караул стрельцов, а когда Маша попросила дать ей кого-то,

хоть пару девок холопок в помощь, начальник караула ответил: “Коли будет на то воля царя,

то дадим, а пока от оного не присылали».

-Не плачь, - сказало нежно дитя и потерлось мягкой головой о мать. «Спать хочу», - вдруг

зевнул ребенок, и, пристроившись на плече Маши, задремал.

Вдовствующая герцогиня медленно укачивала дитя, и вдруг, тихо, сказала: «Господи, ну хоть

бы все хорошо стало».

Магнус приехал позже, чем обещал – только в марте, сыром, гнилом, промозглом марте,

когда ветер с моря скрипел рассохшимися ставнями, и дитя зачало кашлять. Маша уж и не

думала, что муж вернется. «Погиб, али спился», - зевала она равнодушно, вечер за вечером

ложась в холодную, огромную постель, давая грудь ребенку. Она ждала только гонца из

ставки Батория, с известием о смерти мужа.

Вместо этого Магнус спешился во дворе замка, - нежданно-негаданно, - и широкими шагами

прошел в спальню к Маше. Она как раз кормила, и, ахнув, только и успела, что отложить

недоуменно заплакавшее дитя в колыбель.

-Шлюха! – сочно сказал муж и ударил ее по щеке. «Я в город заехал по дороге, мне тут про

тебя многое порассказали. Нагуляла ублюдка, дрянь!».

-Это твой ребенок, - дрожащими губами запротестовала герцогиня, но Магнус только

издевательски рассмеялся и вытащил из-за пояса плеть.

-Я пока еще считать умею, - ответил он, стаскивая Машу за волосы на пол. «В январе

ребенок родился, а я год назад уехал. Ты бы хоть пристроила, куда отродье это, ради

приличия!».

Магнус избил ее в синеву, а потом, награждая пинками, протащил вниз по лестнице, к хлеву.

-Тут твое место, - сказал он Маше, толкая ее в навоз. Она барахталась в дурно пахнущей

луже и вдруг услышала хохот. Пара местных парней, прислонившись к косяку, передавая

друг другу бутылку, хлопали Магнуса по плечу.

-Вы только воды из колодца принесите, - рассмеялся муж, глядя на Машу. «А то такой даже

последний свинопас побрезгует».

Муж не уходил – он стоял в дверях хлева и давал советы парням. Потом, когда они

закончили, и Маша, рыдая, лежала ничком на земле, она услышала звон серебра. Магнус

заплатил и сказал: «Ну вот, теперь всякий раз будете получать столько же – хоть каждый

день приходите».

Он поселил ее с ребенком там же, в хлеву, в закутке рядом со свиньями. Ночами, прижимая

к себе дитя, Маша думала о том, чтобы убежать – но, когда она представляла себе долгий,

опасный путь до Москвы, она только опускала голову и плакала – тихо, горестно.

Дитя Магнус не трогал – только раз, зайдя в хлев, он отпихнул ребенка сапогом, - тот уже

хорошо говорил, и попытался сказать: «Папа!».

-Еще раз услышу это, - пьяно проговорил муж, - в реке твое отродье утоплю.

Магнус умер в начале января. Как следует, напившись со своими городскими

собутыльниками, он рухнул прямо во дворе замка и так пролежал всю ночь. Нашли его