o 8b191ad8675a2039

- Ты это писал, Матвей Семенович? – спросила Феодосия.

- Куда мне! - рассмеялся Башкин. «Тот человек, про коего говорил я вчера, его это рука».

- А что за человек-то? – боярыня разгладила скомканные, криво написанные клочки бумаги.

«Все как расплылось - то тут», - добавила она, вглядываясь в слова.

- Так в подвале, при свече единой, чисто не напишешь, - резко ответил Башкин.

- А что, Матвей Семенович, - взглянула на него боярыня, - ты того человека спасти

располагаешь?»

- Не только спасти, - Башкин медленно прошелся по горнице и остановился перед иконами.

«Доске крашеной поклоняемся, свечи перед ней ставим, ладаном курим, а потом идем и

последнюю рубашку с ближнего своего снимаем. Христиане называемся. На губах одно, а

руки иное творят».

Феодосия молчала, смотря на боярина.

- Не след нам спасать человека этого – ведь ежели поймают, то пытки и костер ждут не

только нас, но и него, - тихо сказал Башкин. «Нет, Федосья Никитична, бежать ему надо,

покуда жив он, и покуда мы можем ему помочь».

- Куда бежать-то? – Феодосия взглянула в окно терема, за которым высилось просторное,

светло-голубое московское небо.

- Туда, где услышат его, - твердо, сказал Башкин и распахнул ставни – будто действительно

увидел вдали, за горизонтом, свободу.

Коротки летние ночи на Москве. Не успеешь оглянуться, как заря с зарей смыкается,

розовеет небо на востоке, начинают перекликаться ранние птицы, да и весь город

просыпается потихоньку, потягивается, скрипит ставнями, шаркает подошвами сапог по

пыльным улицам.

Поэтому-то неприметную лодку и спрятали в густых зарослях ивняка на низком, правом

берегу Яузы еще с вечера. Пригнал ее вниз по течению разбитной темноволосый парень, -

примотал веревкой к колышку на берегу, да и был таков. Место тут было глухое, напротив

белых монастырских стен паслись коровы, да и те к вечеру, повинуясь рожку пастуха,

потянулись по домам, в слободу.

Двое на низких коньках, - вроде купцы, да не первого десятка, поплоше, - заехали на пустошь

к вечеру, - кажись, заблудились. Покрутившись немного, они тут, же и уехали.

Давешний темноволосый парень появился, когда сторожа в слободе забили колотушками.

Расселся с удилищем на берегу Яузы, под самыми монастырскими стенами, и давай таскать

карасей.

С того берега реки раздался птичий свист. Парень прислушался и тоже посвистел в ответ.

Ночь нависла над городом, полная луна виднелась в разрывах легких облаков. Ни звука, ни

движения – только изредка залает собака, заскрипят ворота, пропуская подгулявшего

хозяина, да плеснет хвостом саженная рыбина, уходя на глубину в Москве- реке.

Сверху, из монастыря, засвистели, - тихо, почти неслышно. Парень бросил удилище, и,

подбежав почти к самой стене, принял разматывающуюся сверху веревочную лестницу.

Человек, - ровно темный паук ползет, - спускался по ней медленно, молча, и парень,

держащий лестницу, оглянулся – не видит ли кто, не забрел ли к монастырю какой

случайный пропойца, али тать?

Юноша принял на руки человека – истощенного, в монашеской одежде, со следами побоев

на лице, и, поддерживая, повел его к лодке, где уже сидел один из давешних купчиков, что

на пустошь заезжали.

- В воду не упади только, - шепнул юноша. «Услышать – несдобровать нам».

- Погоди, - монах сильнее оперся на его плечо. «Ногу ломали клещами, ребра – тоже,

дышать, - и то больно».

- Потерпи, сейчас положим тебя на дно, тряпьем прикроем, так легче будет, – успокоил его

юноша.

- Поторопись, Степан, что тащитесь, - недовольно сказал сидящий в лодке. «Нам бы вниз по

реке уйти, сколь есть возможность, пока темно еще».

- Так нога у него сломана, - сказал Степан Воронцов. Он аккуратно уложил монаха на дно и

накрыл его припасенными тряпками.

- Давай на весла, - буркнул купец. «Грести надо что есть силы, выдюжишь, Степа?».

Юноша лишь хмыкнул. Старший мужчина ловко вывел лодку на середину Яузы и пустил ее

вниз по течению. Оба гребца молчали, пока не оказались в темном просторе Москвы-реки.

- Сколько стоило-то? – прервал молчание младший.

- Есть там один отец келарь, - сплюнул за борт старший, - рожа алчная, поперек себя шире,

ряса на загривке трескается.

- Нектарий, - донесся со дна лодки слабый голос монаха. «Велел меня соленой рыбой

кормить, а воды не давать. Еще и приходил в узилище-то, приносил кувшин с водой

холодной и пил у меня на глазах, а я в дерьме своем лежал, черви уж в ранах ползали».

- Ты тихо, тихо, - наклонился к нему старший. «Ветерок вона видишь, какой, свежий, ты

дыши, а как к берегу пристанем, там возок нас ждет, отвезем тебя в тайное место, там

полечишься, в себя придешь».

Монах затих, а Степан Воронцов испытующе посмотрел на старшего гребца.

- Мог бы сам-то за весла и не садиться, - сказал юноша. «Мало нас, молодых, что ли. Да и

опасно тебе – узнают еще».